Он вскочил. В своей манере. Быстро. Как взлетел. Пару минут я просто ошалело наблюдала, как он карабкается по стволу вверх. Его шикарные ботинки оказались страшно неудобными для подъëма. Съезжали из зазоров коры. Соскальзывали. Но он удерживался на руках, подтягивался, где-то коленями упирался, выходило ловко. Добрался до одной из крепких веток, сел, откинулся назад, повис вниз головой, как летучая мышь. Со стороны это выглядело смешно. Я бросила сумку в траву, к узловатым древесным корням. Примерилась. И куда медленнее, но полезла за ним. В юбке, конечно, хуже, чем в брюках. Всегда завидовала мальчишкам. Их школьная серая форма состояла из рубашки с мелкими погончиками и широких штанов. И со стороны похожа была на офицерскую. А у девочек – мышиные платья ниже колена. Как у сектанток-полярниц. В таком, что на дерево, что через забор – одно мучение. Вот и теперь оно сильно путалось между ног. Иногда неприлично задиралось. Только мне было всë равно. Да и кому тут нужны мои плотные хлопчатобумажные колготки? С ветки уже хорошо различалась колючая проволока на кирпичной ограде завода. И кусок пустыря до самых плит. Висеть я все же не решилась – юбка на голову упадет. Просто болтала ногами.
– Я на вершину залезу, если надо. Только ты всё равно расскажешь, как вылетел из интерната.
– Да сам захотел. Написал заявление – отчислили.
Сообщил он совершенно без эмоций. Как говорят о том, что шнурки завязали или руки вымыли.
– Сам?! Ты совсем на голову больной, да?
Это были просто слова. Устойчивое выражение. Но отозвался Алька серьёзно:
– Если бы я был сумасшедшим, я не был бы живым. Сумасшедших всех в утилизатор посылают. Как маму.
И тут я дернулась. Так, что с трудом усидела на ветке. Есть такие вещи, что не принято обсуждать. Невежливо. Плохо. Так твердят с самых первых звезд жизни. Никогда никого не спрашивай о семье. Мало ли что там. Мы учились шесть лет в одном классе. Но никто не говорил ничего о родных. Даже о замечательных, из тех, что в Родительском комитете служат. О неудачных, бесполезных и опасных – тоже. Даже о таких, как моя пропавшая мама. И, выходит, что, алькина. Которой нет.
– И. И. Извини…
– Ладно тебе, я привык. А интернат… Смотри. Узнают, что ты знаешь, будет плохо не только мне. Тебе тоже.
Кажется, он не врал. Не то боялся, не то пытался предупредить: есть вещи, в которые соваться не стоит. И, передумай я тогда расспрашивать, потом много чего не случилось бы.
– Напугал. Так почему ты сам свалил оттуда?
– Там было неправильно. Нечестно.
Тут, если уж начистоту, я зашла в тупик.
– Стоооп. Тебя туда забрали, потому что ты всё делаешь не по правилам. И ты ушел из-за того, что неправильно. Это как?
– Я просто не хотел быть тем, кого там готовят. Таким, что тебе прикажут изобрести штуку. Любую. Ты делаешь и не думаешь. Как еë применят. Яд там. Или оружие. Твоë дело выполнять приказы. Всë.
– Ну, может они для врагов. Яд или оружие. И тогда всё правильно, вот.
– Может для врагов. А может и нет. Честно, когда