– Я так переживала. Места себе не находила. Не могла ни спать, ни есть – так сильно волновалась, – продолжала скулить Аннет и давить на жалость.
Я кивнула благосклонно, поблагодарив её за всё с признательностью, и упала на диван.
– Вид у тебя утомлённый, измученный. Тебе нужно как следует выспаться.
– Как раз это я намереваюсь сейчас сделать, но ты мешаешь.
Чтобы её чем-то занять, я попросила приготовить мне чай. Она покорно прошла мимо меня через гостиную и вышла в дверь напротив, оставив её приоткрытой.
– А знаешь, почему я такая заведённая, – кричала из кухни Аннет, – потому что сюда приходил один странный мужик с бородой и усами и требовал, чтобы я с тобой поговорила и попросила тебя замолчать, а то он сам заткнёт тебе рот. Его точно подослали, и тебе, наверное, виднее кто. Хорошо, что появился тот молодой человек из подземного вагона в самый нужный момент. Джон, кажется, так его зовут. Этот первый испугался и ушёл.
Аннет стучала чашками, и вовсю раздавался лязг посуды, будто её руки не слушались и не могли совладать с напряжением. Она что-то невнятно выкрикивала, но ко мне доносились лишь звуки – громкий прерывающийся голос вперемешку со звоном кухонной утвари. Шум стоял невыносимый. «Вот бы встать и подняться наверх, – думала я. – Всё равно толку с меня сейчас мало». К тому же я нуждалась в тишине, а рот у Аннет не закрывался. Мне стало смешно – она напрасно надрывалась. Я пропускала всё мимо ушей. Сейчас бы всё равно ничего не решилось, и смысла не было вникать в её галдёж. Я даже была не в силах посочувствовать её излишней возбуждённости. «Покричит и успокоится. – Я снова улыбнулась. – Рано или поздно ей надоест рвать глотку, и она заглохнет, когда поймёт, что я её не слушаю».
Прошло почти две недели, но атмосфера в школе верховой езды оставалась накалённой. Открытая враждебность перешла в закрытую. Подавляющая обстановка сказывалась на всех плохо. Никто не хотел вникать в чужие проблемы и выслушивать претензии, когда сам был по уши в делах. Аннет могла легко увлечься своим длинным монологом, бегать из комнаты в комнату, махать руками и закатывать истерику, от которой голова шла кругом. Она часто повторяла, что ненавидит в людях равнодушие, что даже готова стерпеть крики, и ругань, но безразличие не шло ни в какое сравнение. Неспособность или нежелание людей войти в чужое положение выводило её из себя и до жути раздражало, превращая в истеричку.
Ей нужно было просто суетиться, говорить, а мне заставить себя встать