Кириллу Ефимычу нравилось думать о себе если не как о хорошем учителе, то как о хорошем писателе, который пишет своего рода будущее этих детей, и это было намного важнее той книжонки, что он написал. Грозовский не чурался ввязываться во всякие школьные авантюры вроде самодеятельности, потому что искренне верил, что вот такой вот учитель как он мог бы помочь тому несчастному мальчишке, каким он был когда-то. Он писал сценарии, рисовал декорации, договаривался насчет костюмов и убивал часы личной жизни на репетиции. За реальными примерами ходить далеко не нужно: в этот день он по собственной воле клал на жертвенный алтарь собственный выходной, а перед ним еще один на редакцию того сценария последнего звонка, что ему кинули на планерке. Ему совесть не позволяла отправить детей позориться перед глазами и камерами родителей с тем жалким вычурным непотребством, которое зам по воспитательной работе наспех скачала из Интернета, даже не удосужившись выровнять поля и наладить единый регистр. Кто-то мог вполне резонно заметить, что он в таком случае не учитель и не писатель, а самый настоящий дурак, и Кирилл Ефимыч не стал бы с этим кто-то спорить, потому что… Потому что в некотором смысле это была чистая правда. Однако на него с каких сторон не посмотри, он со всех тогда был не особо умным человеком, но люди предпочитали уважительно называть его взбалмашным гением. Что взять с творческой натуры?
Сегодняшний его выбор был сделан, и Кирилл Ефимыч о нем ни капли не жалел, потому что он занимался чем-то полезным и чем-то вполне ему близким. Теперь же ему оставалось немногое, а именно дождаться, когда эта жалкая пародия на компьютер загрузит файл и распечатает его на древнем принтере с иссыхающим картриджем, срок годности которого вышел еще месяца два назад. Теплые листы не спеша выползали из тарахтевшего булыжника, который гордо именовался принтером во время инветаризации, и Кирилл Ефимыч торопливо раскладывал их на копии, соединяя цветными скрепками. Каждому ученику своя по цвету скрепка, конечно же.
Учитель