Учитель закрыл вкладку, оставив компьютер в спящем режиме. Все эти рецензии, которых за эти годы было написано несчетное количество, тешили его самолюбие и раздражали нервы одновременно. Кирилл Ефимыч не надеялся, что его будут помнить так долго. Он не рассчитывал на успех, он не ждал признания, но когда все это к нему пришло в более чем приличных масштабах, он был удивительным образом готов. Его достоинству во время дачи интервью и литературных чтений могли позавидовать даже именитые авторы. У него не водилось звездной болезни, он не кичился огромными гонорарами, которые свалились на юнца тогда, когда некоторые писатели вынуждены копить такую сумму годами тяжкого труда и килограммами проданных копий. Кирилл Ефимыч во всех смыслах стал удивительным откровением для каждой из сторон этого такого разного мира. Порой он сам себе представлялся этаким чужеземцем в богатой стране, которая навыдумывала себе страданий и выбрала его в качестве избавителя, мессии, и теперь он должен был нести тяжкий крест чуть ли не монаршего правления. Фи, как не культурно, думал он словами советского мультфильма. Это все отдавало какой-то пошлостью, но против факт, как известно, не попрешь: Кирилл Ефимыч сумел угодить всем и каждому, что до него казалось всем и вся абсолютно невозможным. Люди были им очарованы и пленены, поэтому когда он сказал, что не стремится написать что-либо еще и его дебют был лишь «удачным экспериментом» и «разовой акцией», они впали в отчаяние и самообман еще пуще прежнего. Они так его любили, что не могли поверить, что он может кончится. Они не могло поверить. А Кирилл Ефимыч не знал, как им объяснить, что он по сути своей даже еще не начался.
Как верная паства они ждали от него мудрого наставления, а он снял с себя рясу проповедника и ушел к еретикам, как он сам любил шутить. Теперь он был учитель, а не «философ нашего времени», как заверяла та газета о нем на следующий же день после старта продаж его первого и единственного романа. Кирилл Ефимыч действительно без какой-либо корысти или задней мысли отдался преподавательскому делу, в чем его известность и писательский навык были приятными бонусами. Он не был на особом счету, но ему