Праздник был веселым. Алкоголь был хорош, как и закуски, и праздничный торт, испеченный Константином, обожающим готовить всякие кондитерские штуки. И целая связка воздушных шариков, с которыми мы фотографировались до полного их превращения в несчастные тряпочки.
– Пойдем наверх, – предложил Феликс около часа ночи, когда Моника, уставшая после дороги, попросила извинить ее и пошла спать, а Армин не требовал нашего внимания, уснув где-то под диваном. Я в это время танцевал с пустой бутылкой в правой руке и размазывал блестки на шее левой.
– На крышу? – спросил я.
– Да.
Мы выключили все еще тихо играющую музыку и поднялись на крышу дома, засыпанную снегом, и, недолго думая, повалились прямо в него.
Мы молчали, смотря в темное небо. С него медленно шел снег. Он промочил мою футболку, на синих джинсах остались мокрые пятна. Белые брюки Феликса просто неприлично липли к его телу. Рубашка, в принципе, тоже.
– Тебе не кажется, что ты идешь по моим стопам? – спросил я, устав в молчании наблюдать, как мой друг с завидной частотой опрокидывает в себя принесенный с собой алкоголь.
– О чем это ты?
Я молча кивнул на бутылку в его руке.
– Посмотри мне в глаза, – к моему удивлению сказал он, сняв огромные очки с толстыми стеклами. Я сел ровнее, выполнив его просьбу. – Что ты видишь?
– Э… глаза, – из-за выпитого соображал я медленно и явно не догонял, чего он вообще от меня хочет.
– А я вот знаю, где у тебя глаза, только по памяти. Я ничего не вижу. Ни на твоем лице, ни что-либо вокруг.
Он откинул бутылку в сторону и закрыл лицо руками.
Мое хваленое красноречие как назло меня подвело. Не было ни единой мысли, что ему ответить, поэтому я просто притянул его к себе, обнимая так сильно, как только мог. А он смеялся и плакал. То ли из-за того, что напился. То ли из-за своего совершенно естественного страха полностью ослепнуть. То ли из-за всего этого сразу.
У меня перестала ныть разбитая его братом щека, я уже не чувствовал противных иголок в отсиженной ноге, я не чувствовал, как мерзко мокрая футболка прилипает к телу, и у меня не болела голова от долбящего формата музыки. Все, что я чувствовал, – моему лучшему другу плохо. В его долбаный день рождения. И мне по определению в эти минуты не могло быть хорошо.
Мы до бледного рассвета просидели на крыше. Замерзли и устали, больше скорее морально.
– Рассвет за нашими спинами, – еле слышно на оцидитглацемском сказал Феликс, все еще в моих объятиях. Мы сидели в дико неудобной позе, но, кажется, оба этого просто не заметили.
– Чего ты там бормочешь? – с удовольствием потянувшись,