– Твой сын тебе не нужен. Так что просто не мешай мне возвращать его к жизни, ладно?
И точно так же в память впились слова Люцикьяна, когда они думали, что в жесткой больничной кровати я могу спать и не слышать их разговора:
– Мальчику нужны родители. Хоть один. Пусть даже и не родной.
Константин тогда с ним без капли возражения согласился.
У меня до сих пор не укладывается в голове, как мама, любимая моя мамочка, самая лучшая на свете, так легко забыла и меня, и мою сестру. Мы в какой-то момент просто исчезли, будто выжитые из собственного дома, и больше она с нами никогда не говорила. Мне безумно больно думать об этом. И я не должен думать об этом. Я просто должен быть благодарен большому сердцу Константина, который, будучи вдовцом, отцом-одиночкой в глубоком многолетнем трауре, никогда не делал различий между Феликсом, его старшим братом и мной с моей сестрой.
К счастью, от потока нахлынувших воспоминаний меня спасло появление на улице друга. Недоеденный бутерброд и недопитый чай остались на подоконнике на кухне, в то время как я босиком, в домашних штанах и толстовке уже висел на шее свой Фиалки, который смеялся от того, какой я у него придурок.
– Спасибо, спасибо, спасибо-о-о! – протянул он, лишь бы я перестал его душить. А я не мог, эмоции переполняли меня настолько, что я просто не мог иначе. Я в обычный день готов задушить его в объятиях только потому, что безумно его люблю. А здесь такой день, такой день! Моему другу целых двадцать четыре года!
– Никуда тебя не пущу, – крепче обняв его, ответил я. – Вот и сдался тебе этот колледж.
– Я должен, Элайз, – улыбнулся он. – Но обещаю, буду сегодня раньше, чем обычно.
– Вы увидитесь через несколько часов, – снисходительно улыбнулся Константин, садясь в машину, призывая Феликса сделать то же самое. Из-за того, что у друга очень слабое зрение, Константин почти всегда исполняет роль его личного водителя. Как бы Феликс ни мечтал сам водить машину, вряд ли когда-нибудь эта мечта исполнится. – И… Элайз, ты что, босиком?
– Ой, – только и смог ответить я и, еще раз обняв именинника, поспешил домой, дабы не получить ни от кого выговора за стояние босыми ногами на асфальте в конце марта.
Время до обеда тянулось бесконечно долго. Интернет мне быстро наскучил, потому что там не было действительно интересных записей, достойных моего внимания, а телевизора в доме Чарльза никогда не водилось, потому что телевидение – зло и кроме новостей о ходе войны, которая, к счастью, до нас еще не дошла, и глупых сериалов там ничего не показывают. Попытка в кой-то веки почитать книгу также провалилась. И даже эротические рассказы Чарльза со всеми этими его любимыми королевскими покоями, кроватями с балдахинами и мужчинами в кружевах не помогли. От ожидания неприятно колотило.
Ни работы, ни желания что-либо делать.