Я люблю его.
Черт возьми, как я люблю его. Он знает, что я его люблю. Люблю несмотря ни на что. Даже на разницу в возрасте в целых сорок восемь лет.
Я. Люблю. Его.
Сколько раз, замерзая на пляже пасмурным утром, я повторил это себе под нос, заставляя себя остаться, а не нестись сломя голову домой, чтобы обнять его, чтобы убедиться, что с ним все в порядке? У меня будто включается особо сильная паранойя, развившаяся из-за состояния здоровья моего любимого человека, и каждый раз, независимо от того, работаю ли я или делаю что-то для своего удовольствия, я сам пытаюсь себя уверить, что с ним все хорошо и бежать проверять не нужно. Я, черт возьми, так боюсь за него.
До сих пор не понимаю, как у меня хватает совести постоянно уходить и уезжать.
Порой я очень сильно жалею, что не могу отучить себя от постоянной тяги шляться черт знает где, снимая на камеру каждый свой шаг, каждую новую стразинку или стакан с кофе из кафе за углом. Я зависимый от Интернета придурок, которому в душе хочется постоянно быть дома с любимым человеком, но, видимо, хочется не достаточно, раз меня не хватает надолго жить спокойной жизнью.
Я бы покаялся в этом как во грехе, будь у меня смелость хоть раз искренне молиться и не опускать глаза при служителях церкви. Я ношу на руке татуировку с символом единственной разрешенной в Федерации религии (которую, впрочем, большинство населения страны имеет свойство отрицать и осуждать, не признавая существования любого бога), и благодаря сумасшедшей вере Чарльза в Равновесие я сам порой думаю, что действительно верю. Но не сказать, что я вспоминаю хоть каких-то богов, когда пью, сквернословлю, борюсь со своей порой всплывающей булимией или случающейся раз в год истерией по прошлому и делаю множество вещей, которые приносят мне удовольствие, но осуждаемы даже атеистическим обществом.
Отец Феликса был так увлечен работой с этой Коррозией (актриса, певица, танцовщица, на все руки мастерица, и бла-бла, и бла-бла, и бла-бла), что мы не стали его отвлекать, молча наблюдая, как дорогущие сногсшибательные механические платья от бога моды как искусства, а не простого стремления кого-то одеть, Бессердечного портятся в песке и морских волнах, но из этого получается настоящее чудо фотографии. Сколько же у них потом времени уйдет, чтобы вычистить из всех механизмов каждую песчинку…
Даже не знаю, расстроил меня или порадовал тот факт, что сам Бессердечный не приехал, предпочтя руководству фотосессией день рождения мэра города Свободной Войны. Вместо Мэтра на площадке с недовольным выражением лица сидел его левая рука, нога и часть мозга – Хамелеон – мужик с термоядерно-зеленым цветом волос, чудовищно нарисованными бровями и характером того еще мудака.
– Давно здесь? – лишь мельком взглянув на нас, спросил Константин, с интересом просматривая полученные кадры.
– Не так