С самого утра в понедельник, у полицейского участка Иван ждал городового. Но тот появился ближе к обеду. На его лице были явные следы вчерашнего застолья, разило густым перегаром и всем своим скорбным видом, он давал понять просителям, а их к обеду собралось больше дюжины, что ему не до них. Но Иван, и еще один худосочный мужичек в дранных лаптях были настойчивы и их приняли.
– Человек пропал! – заявил с порога Еремеев, между прочим тоже полицейский.
– Куда про-пал?.. Как про-пал?… – Медленно, важно с большой неохотой стал задавать вопросы городовой.
– Я не знаю куда и как он пропал. Если бы знал, я бы его сам нашел и к вам бездельникам не приходил, – погрозил толстой сарделькой своего пальца Еремеев.
– Кто по-след-ним ви-дел про-пав-шего? – выдавливал из себя каждое слово и растягивал его чуть ли не по слогам городовой.
– Я его видел последним, – раздражался Еремеев.
– При ка-ких об-сто-я-тель-ствах вы ви-дели по-тер-пе-вше-го в по-след-ний раз? – поднял мутные страдальческие глаза полицейский.
– При за-га-до-чных! – тоже по слогам произнес Еремеев.
– Ког-да про-пал про-пав-ший? – не моргая уставился тот на Ивана.
– В субботу днем. Среди белого дня! Взял и пропал! Испарился! Фух!.. И все! – развел руками Еремеев.
– Где сие об-сто-ятель-ство име-ло место быть? – закрыл глаза городовой.
– В лесу на опушке в верстах двадцати от Латуринска, – заявил Еремеев.
– Очень хорошо! – просиял городовой. – Это не мой участок. Это не ко мне. Вам в другой участок надо бы обратиться, – встал из-за стола и взяв под руку не успевшего ничего сообразить Ивана, повел его к двери. – Вот и славненько! – открыл он дверь, ведущую в коридор.
Там на скамейке сидел «Худосочный», как окрестил его Еремеев.
– Ваше благородие! – подпрыгнул тот со скамейки.
– Опять ты? Как ты мне надоел! – стал высвобождать свою руку из-под локтя Еремеева городовой.
– Ваше благородие, смилуйтесь, Христом Богом, прошу, – плюхнулся он на худые острые колени, торчавшие из рванных штанов. – Лошадка, это все что у меня было. Это кормилица моя. Чем мне теперь детушек кормить? Ведь помрут с голоду, – плакал «Худосочный» и подползал на коленях ближе в полицейскому.
– Уйди с глаз моих! Ничего я здесь поделать не могу. Нет ни у тебя, ни у меня доказательств, что лошадь твоя. Его слово – против твоего, это не доказательство! Так что проваливай! – брезгливо оттолкнул тот «Худосочного», и крикнул в конец коридора:
– Михалыч, чаю! Нет, лучше квасу! Нет, рассолу! Поди суды, лучше в лавку сбегай! – развернулся он, и вошел в кабинет, закрыв за собой дверь.
«Худосочный» поднялся с кален и качаясь пошагал к выходу. За ним шел и Еремеев.
– Что там у тебя с лошадью приключилось? – спросил мужика Иван.
– Да, цыгане проклятые увели, – шмыгнул носом тот.
– А ты точно в этом уверен? – затянул потуже ремень