А потом все резко закончилось.
Зрение вновь работало правильно. Все текстуры и формы вернулись на свои места – и моя комната снова стала просто моей комнатой. Красивая рамка для фотографий стояла на подоконнике, я все никак не могла придумать, какое фото туда поставить. Лимонное дерево грустило по солнцу в своем криво сдвинутом вазоне. Гребцы Ренуара спокойно продолжали свой завтрак в тяжелой позолоченной раме. Я сидела, забившись в угол возле кровати, не смея поверить, что это – чем бы это ни было – закончилось. К склонившемуся надо мной Шейну вернулось его лицо, сейчас кажущееся скорее чужеродным, чем красивым. Одной рукой он поддерживал меня за спину, другой – убирал с моего лица налипшие волосы. Мои щеки были мокрыми. Я что, плакала?
– Шейн…
– Все в порядке, – ласково сказал он, и сковывавший меня ужас проломился под напором благодарности. – Что бы это ни было, кажется, оно закончилось. Ведь так?
Шейн был сам перепуган. Он привык видеть меня другой, вяло отбрыкивающейся на его попытки поругаться, спокойной и не создающей лишнего шума. Залитая слезами и забившаяся в угол собственной комнаты Клара была для него в новинку. Поэтому я оставила его полное надежды «ведь так?» без ответа – откуда мне знать, повторится ли это снова?
Я вытерла лицо рукавом куртки и увидела возвышавшуюся за спиной Шейна Нану. Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами и прижимала ко рту ладонь. Но в отличие от Шейна растерянность, читавшаяся на ее лице, не была вызвана неопределенностью. Это выражалось в тончайших оттенках выражения ее скупого на эмоции лица, но каким-то образом я увидела: Нана не испугалась того, что со мной что-то произошло. Она боялась не знать, что ей делать, или неправильно отреагировать на это. Вздрогнув под моим взглядом, Нана протянула мне стакан воды.
Я сделала несколько глотков, не поперхнувшись лишь чудом. Ледяная вода частично придушила пожар в моей груди.
В комнату вошла Анджела – в черном пиджаке с золотыми пуговицами и сложным украшением из павлиньих перьев в волосах. Даже сейчас я обратила внимание на то, насколько шикарно она выглядела. При виде меня, сидящей на полу, и Шейна, все еще придерживавшего меня, директриса переменилась в лице. Шейн поспешил внести в ситуацию хоть какую-то ясность.
– У Клары был приступ.
Я приняла гримасу на лице Анджелы за обеспокоенность и почувствовала, что мне самой нужно объясниться.
– За мной следили. – Потрясение вылилось в совершенно непрофессиональный всхлип. – Я должна была убежать, поэтому я не выполнила задание, и я… я бежала через срезы, три новых среза. И я могу их вспомнить, если нужно…
– Клара, помолчи, пожалуйста, – сказала Анджела хмуро и веско. – Шейн, Нана, вы можете быть свободны. Никому ни слова о ее состоянии. Понятно?
Руки Шейна напряглись, а спина выпрямилась. Он ничего не сказал Анджеле – да и что он мог ей сказать? – но обозначившиеся желваки вполне ясно выдавали, что он думает о таким методах