заболевания. С гувернанткой повезло – мисс Мелисса Смит, которую в доме звали просто Мисс, занималась с Алешенькой с пятилетнего возраста, и в семь лет благодаря ей он уже недурно говорил, читал и писал по-французски и по-английски, и в остальных необходимых предметах успевал. С гувернером же была беда… Но пришел Григорий, и все изменилось. Был он лет сорока и похож скорее на гимнаста или на казака-пластуна, чем на воспитателя – подтянутый, аккуратный, с широкой грудью и узкой талией, схваченной ремнем, с чисто военной выправкой. С обязанностями, однако, справлялся не хуже бывалой няньки, кормил, одевал, раздевал и укладывал умело и бережно, а мыл так, что при нем Алешенька никогда не плакал от попавшего в глаза мыла. А уж в подвижных играх, в боксе, фехтовании и гимнастике Григорию не было равных. Разумеется, Алеша-младший полюбил Григория всем сердцем. На воскресных прогулках после церкви только и слышно было его имя; полились на Алексея Федоровича от сына бесконечные истории: о том, как в Астрахани грузят арбузы, как встают люди от огромных, с египетские пирамиды, арбузных куч до самых барж и целый день, с рассвета до темноты перекидывают по цепочке арбузы, и ни одного нельзя уронить, потому что за разбитый арбуз полагается к штрафу еще и щелбан от «старшого». Работа, на страшном астраханском солнцепеке, пожалуй, была потяжелее, чем бурлацкая лямка, зато зимою в петербургской Академии Художеств «арбузнику» платили как натурщику до трех рублей за сеанс – тело греческого бога, говорили студентам профессора. Или как однажды в Черном море чайка запуталась в рыбацких сетях, повредила крыло и жила на баркасе, пока не выздоровела, и так привыкла к Григорию, что садилась ему на плечо и щипала за ухо: «дай рыбку!». Или как Григорий попал в плен к туркам, сидел в яме, и там приручил крысу, чтобы таскала ему сахар, а он по ночам скармливал этот сахар собакам, а потом изловчился, выбил решетку над ямой и ушел, а собаки его не кусали и не лаяли, а только лизали ему руки. «Огромные собаки, – растопыривал Алешенька ручки над головой, чтобы показать, – во-от такущие!». Или как по северным рекам весною сплошным потоком несутся бревна – идет сплав по большой воде, и сплавщики по этим скользким и крутящимся под ногой бревнам перебегают с одного берега на другой, а сорвешься – смерть!.. Алеша дивился на эти рассказы, а еще больше на то, как человек с таким прошлым мог променять все это на тихую домоседливую жизнь воспитателя… Хотелось Алеше порасспросить его, познакомиться поближе, но со взрослыми Григорий был молчалив и о себе не распространялся. Алексей Федорович, что греха таить, иногда и ревновал Алешеньку к Григорию, но ведь это именно Григорий посоветовал воскресные прогулки вдвоем, «без никого, ибо роднее родителя сыну никто быть не может»… И сейчас Алексей отпустил сына с Григорием, а не пошел сам только потому, что после всего, что накопилось за последние дни, надо было хоть немного побыть одному, подумать, опомниться.
Дома никого не было, кроме дежурного секретаря. Было пусто и тихо. Мисс по воскресеньям ходила в свою англиканскую церковь, а потом навещала знакомых из соотечественников,
