Для тех, кто выращивал овощи и усердно охранял небо от давным-давно не существующих бомбардировщиков – для них за перевалом, за краем долинной тарелки всегда шла война. Плевались огнём пушки, сходились в битвах морские эскадры, отважные лётчики кидали горящие машины в пике, на ненавистного врага… Об этом говорили книги и фильмы, выпускаемые здесь же, на побережье. Им было сказано: все мужчины, до единого, нужны командованию; только они могут выдерживать последствия атомных бомбардировок, каждый из них – на пересчёт. Когда-нибудь, после Великой Победы, все они вернутся домой – но не сейчас. Сейчас ваша задача – заготавливать жмых, плести канаты, ткать брезент, кормить фронт.
И они заготавливали и ткали, кормили и терпели, как могут терпеть только женщины. Спасались от кислотных дождей, дробили и рассыпали известняк, лелеяли вонючих волосатых свиней, рубили окаменевшие стебли гигантского подсолнечника… И ждали своего солдата.
И он приезжал, посланный в тыл особой директивой выдуманного командования, слегка помятый в боях, широкоплечий, неизменно суровый. Никто не знал заранее, к кому именно он едет, и эта интрига будоражила городки и посёлки. Счастливице завидовали, её поносили за глаза, кляли за уродливость и кривые ноги, возмущались несправедливым выбором. А потом, если она приносила ребёнка – девочку, конечно же – его забирали в Цитадель для анализа. Оставить ребёнка там, чтобы он вырос и помогал бороться с упадком технических навыков и культуры, или вернуть в Долину, где девочка будет ткать обувь, маршировать по плацу и мариновать томаты – всегда решал сам Ковалевский; в последние годы ему помогали Надин и ещё несколько врачей.
Он ехал, направляемый твёрдой рукой Надин, бессильно откинувшись на спинку и прикрыв глаза. Освинцованное стекло давало чуть зеленоватый, мертвенно-тусклый свет; закатное солнце казалось болезненно, ядовито жёлтым. Он вспоминал своего сына – свежесть молодого, улыбающегося лица, широкие – как у отца – плечи, ясные серые глаза, материнские брови вразлёт. В тот день он в последний