– Ты, дура, забеременей сначала, – мягко и зло сказала Ядвига, – потом уже будешь выкобениваться. В пакете фрукты, шоколад – от коменданта; в ледник положи, ясно? В папке бумаги, распишешься потом, покажу где. И тетрадь дали, следить за циклом и всё записывать… И оденься, мать твою в деревню!
Марта какое-то мгновение стояла, окаменев, ощущая, как обидный злой жар растекается по щеке, потом со слезами убежала в свою комнату.
– Порыдай, порыдай, – спокойно сказала Ядвига, наливая воды в чайник, – оно полезно. Полюбилась, и хватит. Больше твой солдатик сюда не вернётся…
Они покинули пригород до рассвета, когда поразительно ясный серп луны рисовал на вершинах гор призрачные узоры. Долина лежала в полутьме сырая, вся пропахшая томатным соусом, домашняя, словно бы съедобная. Он неважно видел в сумерках, и пару раз едва не упал в арык – охранницы ловили его под руки и грубо водворяли на середину просёлка. От них пахло чем-то мерзким – похоже, в том сарае они не столько чесали свиней, сколько пили брагу. А может быть, именно так пахли свиньи?
Когда вошли в городок, уже стало светать. Все ещё спали, лишь около зенитки, той самой, с лентами, кемарили на деревянной скамеечке, прислонившись плечами друг к другу, две ополченки в холщовых маскхалатах. Так что их никто и не заметил – а если и проснулась одна-другая, привлечённая стуком его трости о мостовую, то смотрела на них из окна молча, сдвинув девичьим пальцем простенькую занавеску.
Дизель тепловоза уже был запущен, с нездоровым бряцанием молотил вхолостую, и в серо-розовом слабом свете нарождающегося солнца слои тёплого воздуха волновались вокруг ржавой решётки радиатора. Мелкие капли уксусной росы чуть дымились на полустёртом плакате, висящем у входа в здание вокзала: «Женщина – это звучит гордо!». Рядом с надписью когда-то была нарисована длинноногая красавица в короткой юбке, с пышной гривой волос, струящихся по плечам, с достоинством и вызовом придерживающая на плече автомат; но дожди сделали своё дело, и от рисунка остались только прерывистые контуры; лучше всего сохранилась левая нога.
Ему помогли взобраться по ступеням, старшая охранница с грохотом захлопнула дверь тамбура. По проходу грузно прошла машинист, пожилая тётка необъятной толщины, почти совсем лысая, настолько рябая, что было сложно догадаться – каким же могло быть её лицо в молодости. Она насвистывала что-то простенькое, и грубовато хлопнула его по плечу своей лапищей:
– Эй, Густаффсон, как твоя машинка – ещё работает? Ключик разводной одолжить, а?
Охранницы заржали. Вагонный врач подошла к нему, привычно оттянула нижние веки, заглянула в рот, осмотрела ногти и за ушами; развернула его к сиденьям и легонько подтолкнула в спину. Он спокойно сел у окна, сложил руки на груди и стал смотреть, как набирают скорость бараки, кусты лопухов, стройные шеренги подсолнечников. Пригороды кончились быстро, состав погружался в сельву – тяжёлые разлапистые магнолии, папоротники, тот же