Полёт японского журавля. Я русский. Дмитрий Глебович Ефремов

а пил он несколько раз в день по полстакана, ему стало лучше, из его лёгких стали выходить сгустки чёрной слизи, появился аппетит, да такой, что Ядвиге пришлось упрашивать в хозблоке для него дополнительную пайку. Там такого случая не помнили, но навстречу всё же пошли. Мишка «япона мать» снова стал розовощёким, несмотря на худобу, много говорил, смеялся, а ещё через неделю ушёл в свой барак, закинув телогрейку за спину, и перепрыгивая через лужи. В бараке никто не верил, что «япона мать» выкарабкается, но так и произошло. Приняли его с радостью, и первым, кто заговорил с ним, был Зверьков. Он сидел в канцелярии за столом, и предложил Мишке сыграть партию в шахматы. Предложение показалось странным, но Синтаро согласился.

      – Жив значит, япона-мать, – повторял в который раз Зверьков, не отрывая взгляда от доски. – Живучий ты, Мишка, мать твою… Снова сухим из воды выскочил. Ну что ж, так тому и быть. Так и быть. Ходи, давай, твой ход, самурай.

      Мишка не обращал внимания на пустые фразы противника, а только следил за его ходами, чтобы во время подставить фигуру под бой. Зверёк не любил проигрывать, это знали все отрядовцы, однако, в этот раз, как не старался Мишка, проиграть не смог, зайдя в патовую ситуацию.

      – Вам это ни о чём не говорит? – неожиданно перешел на «вы» Зверьков, когда шахматы были отодвинуты в сторону. – Ваше положение.

      Синтаро задумался. Вопрос озадачил. Первое, что смутило его, это обращение на «вы». Обычно Зверьков ограничивался коротким Идзима, без «ты» и без «вы», словно в нём не было ни тела, ни сознания, а лишь фамилия. Тоже самое было по отношению к другим заключённым, но в этот раз в обращении чувствовалось некое подобие уважения. Так обращались к нему лишь однажды в лагере, когда он стоял в кабинете у Печёнкина.

      … – Вы ещё не забыли свой разговор у начальника лагеря?

      Синтаро от удивления вздрогнул и замотал головой, но сначала он стал кивать в знак согласия, а когда понял, что его могут неправильно понять, замотал головой по сторонам, едва не свернув шею. Зверьков рассмеялся. – У вас хорошие мозги Идзима, человеку с такими мозгами не место среди зэков и проспиртованных охранников. Времени на осмысление сказанного вам ночь. А затем решайте. Друга твоего тоже касается. Всё, можете идти.

      Когда Синтаро вышел из кабинета Зверькова, его сразу же обступили со всех сторон, словно ждали; слишком долго он сидел в кабинете у начальства. Вечером он передал содержание разговора Изаму, тот долго думал, а потом сказал: я как ты, куда ты, туда и я.

      Стоял конец мая, небо было затянуто облаками, их серые хлопья плыли над самой землёй, задевая вершины нависающих над лагерем сопок. Временами всё вокруг накрывало мелкой холодной пылью, такой дождь был обычным делом в это время. Синтаро стоял напротив Ядвиги и молчал. Они стояли уже несколько минут, держа друг друга за руки. В стороне в ожидании нервно прохаживался Изаму, поглядывая на друга. За воротами внутри лагеря всё так же лениво ходил охранник, тоскливо поглядывая в сторону тех, кто вскоре навсегда должен