– Я никогда не заработаю ни шиша своим пением…
– Оставь это мне, – отрезал я. – Ты будешь делать то, что я скажу, или отправишься в тюрьму. Подумай-ка об этом хорошенько, да побыстрей.
– Тебе лучше отпустить меня… Никогда я не заработаю ничего пением.
– Ты идешь со мной или в тюрьму?
Она пристально смотрела на меня какое-то мгновение. Ненависть и бессилие были в ее взгляде, но это меня не беспокоило. Я был хозяин положения – пусть бесится, сколько пожелает. Она вернет мне мои деньги.
Наконец, пожав плечами, она сказала:
– Хорошо, я пойду с тобой.
Для того чтобы собраться, ей не понадобилось много времени. Мне же пришлось расстаться с четырьмя долларами, чтобы заплатить за ее комнату. Мы вернулись ко мне.
Комната, из которой она убежала, до сих пор оставалась свободной. Пока она распаковывалась, я составил договор из подобающих, как мне казалось, для него казенных фраз и оборотов – бессмысленных, но производивших впечатление и утверждающих меня в качестве импресарио с 10-процентным гонораром!
С этим договором я вошел в ее комнату.
– Подпиши здесь, – я ткнул пальцем.
– Я ничего подписывать не буду, – сказала она упрямо.
– Подписывай или пошли в участок.
На мгновение в ее глазах блеснула ненависть, но она все же подписала.
– О'кэй, – сказал я, убирая бумагу в карман. – Сегодня вечером мы идем в «Голубую розу», и ты будешь петь. Ты будешь петь, как никогда, и мы заключим контракт на 75 долларов в неделю. Я получу 10 процентов от этой суммы и свои 30 долларов, которые ты должна мне. Сначала поработаешь на меня, детка, а потом и на себя.
– Я ничего не заработаю, вот увидишь.
– В чем дело? – Я уставился на нее. – С таким голосом ты завоюешь мир.
Она зажгла сигарету и глубоко затянулась. Внезапно став вялой и апатичной, тяжело плюхнулась в кресло.
– О'кэй, как скажешь.
– Что ты собираешься одеть?
Сделав усилие, она поднялась, подошла к шкафу и открыла его. У нее было только одно платье, так что выбирать не приходилось. Но я знал, что в «Голубой розе» вечно царит полумрак, так что дело не в одежде.
– У тебя нет чего-нибудь пожевать? – спросила она, вновь плюхаясь в кресло. – Я не ела весь день.
– Одно у тебя на уме – еда. Наешься, когда получишь работу, не раньше. Что ты сделала с деньгами, которые украла у меня?
– Я жила на них. – Ее лицо вновь приняло упрямое выражение. – Как бы иначе я протянула этот месяц?
– Ты что, нигде не работала?
– Работала, когда могла.
Я попытался расспросить ее о том, как она жила до того, как мы впервые встретились.
– Как ты нарвалась на этого наркоту Вильбера?
– Он имел деньги и не был таким жмотом, как ты.
Я сел на кровать:
– Где он брал их?
– Не знаю, я его не спрашивала. У него был даже «паккард», и мы частенько удирали