Бубен хрипел. Милка воздела его высоко над головой, вытягиваясь в лозу. Тело ее, еще сохранившее свежесть, тоже трепетало и колыхалось всеми выпуклостями и складками.
Рада. Где ты, Рада.
– Рада я, ох как рада, – отозвалась Береника еще более сиплым от усталости голосом.
Чжу Дэ вздохнул.
– Нет, не Рада ты, – сказал он, – и не рада, ибо не любовь движет тобою, но страсть к наживе. И потому тягостен тебе труд твой, а не радостен.
Бубен замолчал. Береника прикрылась руками и оглянулась на подругу. Та подошла к смуглому незнакомцу и опустилась перед ним на колени, протягивая ему бубен, словно блюдо с угощением.
– Я танцевала для тебя, господин и учитель мой.
И отшатнулась от молниеносного взмаха руки, разбившего бубен о камни.
Милка вскочила на ноги и в испуге отбежала в сторону. Подруги обнялись и пошли под навес, кутаясь в разодранные накидки. Береника спрятала голову под полой накидки; Милка ткнулась ей в плечо в беззвучном плаче.
– А не заколать ли мне тебя? – весело спросил сын Божий. – Аки жертву за грех? Тем самым совершив угодное Господу, Богу моему, деяние?
– Заколай! Заколай! – заполошно крикнула красивая Милка, впрочем, уже подурневшая от слез.
А они, эти славные мирянки, вернувшись в Иевус, разнесут весть обо мне, добром пастыре.
Нож лег ему в пясть, взлетел и опустился в другую.
Не о том ли в Законе непреходящем:
Ибо так говорит Господь:
рана твоя неисцельна, язва твоя жестока17.
– Заколай!
Чжу Дэ поднялся с камня.
– Грех поднимать оружие против безоружного, – сказал он.
Руки сына Божьего продолжали играть бранным железом, подбрасывая и ловя его.
– Вот – нож, – сказал он. – Удобный, славный. Мне нравится с костяной рукояткой.
У Чжу Дэ снова поплыло перед глазами. Он покачнулся.
Хочешь, я дам его тебе, если, конечно, ты сможешь взять его.
Внезапно нож полетел по высокой дуге, которая заканчивалась у ног Чжу Дэ. Но сверкающий круг солнца и стали, дойдя до верхней точки дуги, остановился, словно перед незримым препятствием, полетел обратно, повторяя свой путь, и вонзился в землю у ног смуглого сына Божьего.
– О Адонай! – ахнула Милка. – О, господин и учитель наш!
Подруга ее только блестела из-под накидки круглым сорочьим глазом.
Чудо! Я видела чудо, своими собственными глазами! – она приложила ладони к глазам и затем открыла их миру.
Господин и учитель молчал – но только мгновение. Дрогнула линия рта.
– А! –