Смуглый незнакомец отодвинул власяное покрывало, открыв розовое ухо, и пощекотал его. Милка засмеялась.
– И прелесть жен человеческих, – добавил он.
И тоже засмеялся.
– Ну, если ты сын человеческий, тогда я – сын Божий.
– Гиллел15! Гиллел! – заохала Милка.
Полная же Береника приложила руки к глазам и затем воздела их ладонями к небесам.
– Гость устал в сорокадневных скитаниях по пустыне, – сын Божий оборвал смех и подался вперед. – Как нога?
Чжу Дэ потрогал щиколотку.
– Я думал, будет хуже, – незнакомец поднял брови, —
Чжу Дэ пожал плечами.
нога,
попав в силок, сплетенный из верблюжьего волоса, – он
снова засмеялся, —
Чжу Дэ снова потрогал ногу.
неизбежно должна распухнуть
и побагроветь, а у тебя, никаких следов, – он, словно
извиняясь, развел руками. —
Чжу Дэ с интересом посмотрел на него.
Другого способа остановить
тебя не было.
Глаза их встретились на одно мгновенье. Но Чжу Дэ успел снова ощутить силу, исходящую от смуглого незнакомца.
– Сын человеческий, – медленно, словно пробуя на вкус, сказал сын Божий и усмехнулся. – Много я знавал сынов человеческих, и не было среди них никого, кто не склонился бы передо мной – из тех, кто остались живы.
Он с вызовом посмотрел на Чжу Дэ.
– Вот мы сидим, два сына, у костра, – сказал Чжу Дэ. – И Он один над нами обоими. Кто бы чьим сыном ни являлся. Не так ли?
Незнакомец оглянулся на женщин.
– Так, – осторожно сказал он.
– Тогда не равный ли грех ли пред лицем Его мое поклонение тебе или твое – мне? – и Чжу Дэ мягко добавил: – И не благом ли будет сынам равное поклонение Ему?
Береника отняла вертел от костра. Теперь, когда солнце поднялось, волосы ее были уже не рыжие, а иссиня-черные, цвета играющих на свету маховых перьев ворона. Она подала незнакомцу и села слева, споро, по-кошачьи, зевнув. Милка же, справа, разостлала небольшую небеленую холстину, расставила чаши, хлеб и сыр.
– Я не люблю попусту тратить слова, – продолжал сын Божий, состругивая ножом с вертела куски на скатерть. – И не люблю тратить попусту силы. Я пришел в пустыню, ибо так было сказано. И я не виню этих славных мирянок, – он шутливо обнял обеих женщин, – за то, что они последовали за мной, движимые чувством искренней веры.
– Воистину так, господин и учитель наш, – откликнулись женщины вразнобой, выбирая со скатерти куски помягче.
Господин и учитель наполнил чаши. Женщины выпили быстрыми птичьими глотками; глаза их увлажнились; он же медленно цедил вино, окаменев лицом, так что нельзя было сказать, покаянное ему оно или окаянное. Медленно, медленно рука скользнула вниз, выпустив чашу,