Никаких предложений не было. Мы ведь оба это знали. Только ее имя знало на тысячу человек больше. В общем то, вся разница между нами.
Так происходило изо дня в день. Меня винили в недостатке таланта самих авторов. На сотый раз я перестал на это реагировать, в конце концов, людям нужно кого-то ругать. Пусть жертвой стану я, а не близкий, будь то друг, любовник, муж или брат. Пускай лучше я буду разочарован в этой женщине с короткими волосами, нежели ее ребенок…
В ответ Борису я лишь равнодушно пожал плечами, не одобряя, но и не отказываясь. Мне было плевать, когда уходить из жизни. Сейчас, завтра, через месяц или полгода. Оставалось только дождаться, пока Боря утомится откладывать. Черт знает, зачем я его ждал. Но было что-то помпезное в двойном самоубийстве. Нас бы нашли между холстом и рукописью. Возможно, о нас бы узнали, пришла бы слава. За картины Бориса грызлись бы на аукционах, а меня ставили в один ряд с мастодонтами литературы. Пускай хотя бы современной. Плевать. Хотелось присутствовать на полке в книжных магазинах. Верних, нижних, в углу иль на виду. Плевать.
Но мы были лишь просроченными людьми. Наш срок годности проходит, если уже не прошел. Мы стары для начинаний, но уже недостаточно молоды для снисхождений. Если у нас не получится прямо сейчас, то уже не выйдет ничего толково никогда. Просроченные люди. Просроченные мы.
III
Анна не появилась в моей жизни неожиданно. Кажется, что вся моя сознательная жизнь была подготовкой к этой встрече. Среди дней, пропитанных язвительностью, мрачностью и угнетенностью, давным-давно появилось благодатное место для Анны. Поначалу это был просто клочок земли, невспаханный, поросший бурьяном и всяческим сором. Родник был отдален, а солнце едва пробивалось сквозь металлические грубые ставни моего сознания, исполняющих роль неба. С самого детства я боялся смотреть ввысь. Просторы небес откликались во мне невероятной болью, давящей и унижающей. Сам себе я казался неплотно прибитым к полу гвоздем, об чью шляпку вечно спотыкаются, рассекают до крови кожу, рвут носки, колготки, подошвы. Я мешался. Постепенно пара соток земли была вычищена, трава сравнялась по высоте, кое-где уже набухали бутоны, а посередине взрастала береза, еще тоненькая, неуверенно шатающаяся, как жеребенок, трогательно перебирающий оловянно прямыми ногами. Ставни несмело приоткрыты, и я на цыпочках подсматриваю за происходящим вокруг. Кажется, обо мне совсем позабыли, накинув на гвоздь половик. Была бабочка-махаон, перелетающая от травинки к травинке, так вот запросто кружась среди моих убогих владений. Ее крылья были хрустально чисты, а переливы синевы звучали во мне ноктюрном Австрийских ночей, ослепленных навек великолепием Альп. Участок продолжал преображаться: от далекого родника была вырыта канавка, через которую вода бойко и шумно потекла, радуясь