лишь двухэтажные домики с треугольными крышами. Ратуши с пестрыми крышами. Преследующие меня церквушки на возвышениях. Меня к ним тянет физически. Религиозно сомневающиеся всегда спиной отходят к иконам, желая видеть впереди озлобленность мира, а затылком ощущать покой, спасение, блаженный дурман.

      – Когда ты наконец разговоришься?

      Как грубо Анна одергивает меня. Губы ее полны усмешки, оскорбления. Отчего-то меня возбуждает подобная пощечина. Мое душевное уродство, карликовость души, если угодно, так и стремится увидеть в окружающих вещи отталкивающие. Но Анна отдаляется. А я продолжаю молчать, ощущая остекленевшие глаза, сухость в горле, насмешливое перешептывание сидящих вблизи людей. Кажется, будто они сдерживаются, чтобы не захохотать. Какой трус. И падшая береза отозвалась вдали, переломившись надвое. Разбушевались небеса, вскипела непогода. Цветы припали к земле, убитые градом. И крыша пошатнулась, не выдержав порывов озверевшего ветра. Доска за доской отрывается, вновь обнажаются гвозди. Я судорожно силюсь прикрыть ставни, дабы спасти свое крошечное богатство, обитель, которая обещала стать… Но так и не стала. Створки раскрыты, мне не хватило сил. Уже проходит ураган, оставляя омертвевший участок и меня, шляпку от гвоздя, поржавевшую, лишнюю.

      По обе стороны от нашего стола сидели юноши в крошечных шапочках, сдвинутых на еврейский манер. Одетые в короткие штанишки, обтягивающие голени. Упитанные, угластые. Излишне гомогенные, пробирочные. Мальчики предпочитали белое вино, активно жестикулируя и привлекая внимание неудачной бранью. Анна задерживалась на них взглядом, вызывая во мне раздражение. Я предложил подсесть к парням. Анна отказалась. Я никогда не знал, как правильно говорить с женщинами, тем более, как привлечь их внимание, не сняв штаны посреди ресторана.