– Буду развернутым, ага. Дядя Анвар с тетей Розой живут в старой двухэтажке за большими домами. На втором этаже. А напротив – шестнадцатиэтажка стоит. А дядя Анвар всегда на день рождения гостей зовет и шашлыки жарит, там лесочек недалеко. И постоянно говорит, на мой день рождения всегда хорошая погода, потому что я хороший человек, – Ёнка хихикнула. – А в этот раз, не знаю почему, дождь как полил! А мы пришли с подарком, а у дяди Анвара все гости сидят на диване растерянные. А дядя Анвар как тигр бегает по комнате, в окно смотрит и говорит: сейчас, уже сейчас солнышко выглянет, видите – светлеет уже. А оно ничего не светлеет, правда, мам?
– Правда.
– И мяса полная кастрюля в коридоре стоит.
– Да, и тетя Роза чуть не плачет. Гостей угощать нечем. Дядя Анвар ей ничего готовить не велел.
– Да, сказал: шашлыки жарить будем. Дорогих гостей надо мясом угощать, – Ёнка свела брови, как дядя Анвар, и подняла палец. – И гости все, и взрослые, и дети, не знают, что делать. И Ёшка, их мальчишка, расстроился. И Эдик пришел с Бретой, собакой своей. И дед-медогон пришел, Керубино.
– Херувимов, ох, Ёнка, все переиначишь!
– Ну ладно, Керубино лучше. А тут ты говоришь.
– Интересно, что это я говорю?
– А ты говоришь, – светленькая Ёнка приподняла брови, чуть прищурила круглые глаза, стала вдруг похожа на смуглую Мамбу, и сказала ее горловым голосом: – Дядя Анвар, пойдемте на балкон, там отлично мангал поместится.
– Да, балкон у них мировой!
– Он длинный-длинный, широкий-широкий и за угол еще заворачивается. И крыша железная. Мангал поставили. Дядя Анвар как обрадовался! А дождь до самого вечера шел. И брызги иногда на нас попадали. Мы как на корабле были. Мы с Ёшкой и Бретой еще поиграли немного за углом в корабль. И гости на табуретках все сидели, в руках тарелки держали. А с шестнадцатиэтажки на нас все смотрели в окошко, им тоже, наверное, к нам хотелось. У нас на балконе дымок и мясом так пахло. А Керубино меду принес дяде Анвару. Чай вкусный пили. Мам, давай еще по пирожку съедим, – внезапно оборвала Ёнка рассказ. – Аж есть захотелось, от таких воспоминаний.
Мамба, поворчав, разрешила. Ёнка пожевала немного и вяло и заснула с пирожком в руке.
– Ну вот, – сказала себе Мамба. – Теперь держись. Не спать, не спать.
Она ехала и твердила вслух таблицу умножения. И когда поняла, что уже двадцатый раз повторяет сквозь стиснутые зубы: четырежды один четыре, не спать не спать, четырежды один… поняла – надо спать. Прямо сейчас. Она свернула на обочину, потыкала пальцем в приклеенные на панели часы, поставила будильник на полчаса, нашарила и опустила Ёнкино сиденье (Ёнка сразу же повернулась на бочок и поджала ноги), последним усилием защелкнула замки на дверцах и, дернув рычажок своего сиденья, просто рухнула в сон.
«Жигуль» стоял почти неразличимый в тени деревьев. Его мягко покачивало редкой волной от проносившихся машин. Он спал так сладко, как не спал с молодости, набегавшись с молодым еще хозяином. Казалось, он по-щенячьи