– Тогда я скажу только то, что люблю её. И я во многом ошибался. И я сожалею. Я хотел бы еще хоть раз увидеть её.
Мягкая искусственная шерсть колит пальцы левой руки. В горле торчит какая-то трубка и я едва могу разлепить веки. Голова раскалывается от боли. Опускаю взгляд, насколько это возможно и вижу голову моей маленькой Хэйли и в руках её любимый плюшевый зверь. В кресле рядом с койкой спит Дайан. Моя прекрасная Дайан. Я кашляю и плачу, и слезы стекают по щекам, по подбородку, окропляют больничную ткань. Я счастлив. Я счастлив, что она жива и я не лгу. Трудно оценить любовь, когда она у тебя есть и она настоящая. Чтобы выжить в этом мире и понять цену счастью, нужно умереть, увидеть, как умирает твой любимый человек и вернуться, чтобы больше никогда не сомневаться в любви, которую ты отдаешь и получаешь.
Прощание
Под сводами потолочных балок не слышно чужого дыхания. В окна гостиной, моей маленькой комнаты, кухни бьет свирепый ветер, а я гримасничаю ненависти природы и делаю обжигающие горло глотки кофе. Радость не находит выход. Возможно, она уже мертва. На лице рисуется гуашью блеклая улыбка и подозреваю, что счастье наполняет меня, только пока я пишу эти строки.
Броский голубь с белыми узорами на хрупком подобии шеи с мольбой долбит прохладные стекла. Касаюсь пальцами гладкой поверхности с той стороны, где тепло, где чувствуется уют, где звучит плавная музыка из маленьких динамиков и вижу своё отражение: бледное юношеское лицо, и одними только губами произношу:
– Держись, друг, ты справишься.
Тьме, как и всякому злу, нужно время, чтобы рассеяться. Над нашими головами вновь засияет солнце. Рано или поздно.
Разбитые серые бордюры тянуться вдоль моей улицы и вашей тоже, хотите вы этого или нет. За ними, присыпанные пеплом, в траве, почти уже истлевшие под солнцем лежат птицы, словно убитые и раненные, и умерщвленные нарочно острием дружеской руки солдаты, смятые и скомканные листки бумаги. Фигурки оригами с живой, но уже мертвой начинкой, взлохмаченным и застывшим оперением. Они отмечены знакомыми дорожками автомобильных шин. По ним не бьют колоколов. Они всего лишь мусор. Не каждый, кто проходит мимо, кто уходит прочь, скользнув по ним случайным, томным взглядом, задумывается хоть о чем-то. Ведь я не каждый, я, казалось бы, один среди слепцов и вижу, и думаю о том, что кто-нибудь внезапно и когда-то спросит:
– Не я ли их убил?
И следом липкая мысль набросит веревку на шею и узел затянется до красной полосы:
– Не стану ли я одним из них однажды?
Гудение поездов вдали на рассвете и призрачный свист двигателей автомобилей чуть позже, в тумане, в бесцветном разнообразии удушающих паров. Я поворачиваю ключ в замочной скважине и молча спускаюсь в мрак лестничных пролетов. Ночь и день в долине бесшумной тоски сливаются и порой я даже не замечаю куда надеваю обувь и открываю металлические двери. Бегу или спокойно наслаждаюсь тягучей, как желе неизменностью окружающего