Это я пою. Дальше ты вступаешь:
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком…
А дальше вместе:
И страна берёзового ситца
Не заманит шляться босиком.
Танюшку совсем не вдохновляла перспектива полностью привязываться к Есенину:
– Чудесные стихи, я согласна. Но Есенина уже пели-перепели, и мы туда же. Есть же другие прекрасные романсы. Послушай:
Он говорил мне: «Будь ты моею,
И стану жить я, страстью сгорая;
Прелесть улыбки, нега во взоре
Мне обещают радости рая».
Или та же «Калитка». Нельзя ставить себя в такие жёсткие рамки.
– А эти романсы не пели? Да я с детства их знаю.
– Вот и хорошо, что с детства. Все их знают – будут подпевать.
Они спорили до хрипоты, но никогда не ссорились всерьёз. Если Танюшка надувала свои пухлые губки и отходила в сторону, Валерка тут же подскакивал к ней и соглашался петь всё, что она захочет, лишь бы была довольна. Как же тепло становилось на сердце, когда он представлял эту идиллическую картину – всегда вместе, всегда рядом: и в жизни, и в творчестве, – и ничто, никакие обстоятельства не могут разрушить их союз!
Всё было чудесно. И только одно омрачало Танюшкину душу: с её стороны не было самого главного – любви. Их роман так стремительно развивался, что она не успела полюбить. Она честно призналась в этом. Валерку это ничуть не смутило.
– Ничего, – говорил он, – полюбишь. Куда денешься? Я же хороший. Меня нельзя не любить.
Так Танюшка стала Проказой. Если уж не везёт с фамилией, то это, видимо, надолго…
Она прожила с Валеркой три года, но любовь так и не пришла, как она ни старалась. Валерка просто из кожи вон лез, чтобы ублажить подругу, просто делал он это по-своему, по-Валеркиному: говорил ей приятные слова, осыпал комплиментами. Только в силу своей ограниченности всё время повторялся. Особенно если выпивал. Эти его тексты Танюшка знала наизусть.
– Ты така-ая ба-а-аба, – начинал он нараспев, – офигительная! Я таких никогда не встречал. Я готов быть ковриком у твоих ног. А ты можешь топтать этот коврик как хочешь, я разрешаю. Топчи меня, дорогая, топчи. Ну, иди ко мне:
Зацелую допьяна, изомну, как цвет, —
Хмельному от радости пересуду нет.
Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
Далее шли другие стихи Есенина.
Сначала Танюшке нравилось: она слушала как зачарованная – ей ещё никто не читал стихов. Да ещё с таким выражением, да с пьяными слезами на глазах, да с поцелуями и ласками! Но через полгода ей надоели и Валерка, и Есенин, и пьяные излияния, и плохое настроение с похмелья, когда муж срывал злость на ней, придираясь к каждой бытовой мелочи.
– Ты когда мои сорочки замочила? – яростно орал он. – Три дня уже в тазу валяются!
– Что