– Рассуждаю. Это просто здравый смысл. Когда двое людей стоят друг напротив друга с заряженными пистолетами, один из них рано или поздно выстрелит. Или так: когда у извозчика в руке кнут, он разок-другой стеганет, даже если нет необходимости. Руки-то чешутся, понимаешь?
– Вполне.
– Поэтому, – продолжал напирать Критон, – два года – вполне хороший срок.
– Это решение не одного дня и не двух бутылок шампанского, – увильнул Бриос. – Кстати, видел у тебя тут секретарши вполне себе приличные… Познакомишь?
– А жена-то не будет против? – ухмыльнулся Критон.
– Твоя-то уж точно не будет, – еле слышно ответил Ненцен, но зал, в отличие от Критона и переводчика, уловил сальный намек. Поднялся гвалт хохота, как если бы кто-то порвал штаны, нагибаясь за оброненной монеткой. Нет ничего смешнее чужого конфуза или недоуменных лиц, незаметно оплеванных за спиной. Толпа обеспеченных идиотов – страшнейшее оружие. Двумя годами тут точно не отделаешься.
– Ладно, Бриос. – Критон вздохнул и поднялся с кресла. – Кажется, сегодня мы поняли друг друга, хоть и не пришли к чему-то конкретному. Надеюсь, в скором времени наши переговоры закончатся не только весело, но и конструктивно. А пока – можешь спуститься к себе в номер и отдохнуть. Наши люди позаботятся о том, чтобы всего у тебя было в достатке. Хорошего вечера.
Мужчины пожали друг другу руки, и уставший сидеть без дела переводчик с радостью удалился со сцены вслед за Критоном. Бриос тем временем простоял еще секунды три, раздумывая, что сделать дальше, куда пойти, до какого дна опуститься, пока не решил совершить круг в обход стола. После неторопливой прогулки он остановился у стула, где до этого сидел «старина Билли», молча посмотрел на зал, чмокнул левым уголком рта, мол, такие вот у нас дела, господа, и выпил оставшееся в бокале Критона шампанское. Через несколько минут на сцену вылетели птички-горничные и с тихим щебетаньем унесли все декорации, кроме Ненцена. Тот снова взглянул на зал, снова чмокнул левым уголком рта и, наконец, удалился. Свет полностью погас. На зрителя осела темнота. Лишь маленький огонек синего цвета мерцал у самого края сцены. Нет-нет, – подмигивал он, – это еще не конец. Мы просто не можем придумать переход от одной сцены к другой чуть поизящнее. Но вы не расстраивайтесь, господа, подождите немножко, вот сейчас, да-да, почти прямо сейчас раздастся сокрушительный храп, под звуки которого мы и вынесем новые декорации.
И он раздался.
И он раздался, да еще так мощно, что Чагин невольно дернулся, чтобы нащупать края одеяла, но не нащупал, потому что одеяла, естественно, не было. Был лишь условный рефлекс замкнутого мужчины, привыкшего с самого детства надеяться, что любой страх, любая проблема пройдут стороной, если посильнее закутаться. Но они не проходят. Ничего не проходит, – думал Чагин, – даже время, хоть и говорят: «время проходит». Времени, как такого, и не существует. Его нет, зато есть страх его потерять. Но как можно потерять то, чего не существует? Вполне легко. Нужно просто вообразить, что несуществующее