Пики солдат Национальной гвардии были украшены зелёными ветвями. Посреди толпы медленно продвигалась карета с «пекарем, пекарихой и маленьким пекарёнком», как прозвали в народе королевскую чету и четырёхлетнего дофина, наследника престола. За каретой, оцепленной высокородными гвардейцами в ярких мундирах, выделенными для охраны Лафайетом, с оглушительным шумом двигались телеги с мукой, пушки, замешавшиеся среди манифестации, кареты с придворными дамами, тоже охраняемые лафайетовыми гвардейцами, царедворцы верхом… И вот всё это, окружённое гомонящей толпой, въезжает в расцвеченный иллюминацией город.
Фландрский корпус был отправлен назад на зимние квартиры. Вернувшийся в Версаль Людовик XVI издал прокламацию, в которой торжественно провозглашал, что по собственной воле «с доверием к народу избрал столицу» местом постоянной резиденции. Вынуждаемый подчиниться силе, властитель Франции пытался по крайней мере соблюсти декорум.
После возвращения короля парижан ожидал спектакль совсем иного свойства. Сначала был повешен народом булочник Франсуа, у которого ворвавшиеся в лавку жители нашли под прилавком несколько утаённых от покупателей буханок. В толпе зевак, как всегда, находилось много приличной публики, тех, кого Карамзин полунасмешливо именовал «лучшими людьми». Они отнеслись к происшествию с полным равнодушием, а в светских гостиных – с некоторым даже злорадством: касту булочников по сложившейся традиции не слишком дарили расположением.
Однако Национальное собрание заволновалось, и ожидая новых возмущений, ввело в городе военное положение. Ещё до его официального объявления Лафайет оцепил дворец усиленной охраной и организовал сыскное бюро под стыдливым названием «Комитет розысков» – для допрашивания смутьянов и приёма доносителей. Последним была обещана награда от 100 экю до 1000 ливров (один экю равнялся трём ливрам) за сведения обо всех, кто готовится нарушить общественное спокойствие. Наконец, поздно вечером 21 октября закон о военном положении был принят. Власти угрожали «любыми (именно!) мерами рассеивать всяческие скопления и подавлять смутьянов». Гвардейцам, замешанным в беспорядках, сулили военно-полевой суд.
Эти экстренные предосторожности выдавали панический страх властей. Они так спешили обнародовать этот закон, что не были смущены даже временем суток: глубокой ночью в тридцати четырёх пунктах города, на больших площадях и рынках, раздались барабанная дробь и звуки труб. Под этот внушительный аккомпанемент закон был громогласно объявлен королевскими глашатаями в торжественном облачении по полной форме: «в церемониальных камзолах, мантиях, шляпах и перчатках». Глашатаев сопровождал военный эскорт из кавалеристов и пехотинцев гвардии. Тотчас над Ратушей вывесили красный флаг. Он служил тогда знаком военного положения, и появление его значило,