Поклонники Арну не могли не чувствовать, что так, как она, было бы уместнее петь в начале века, а не при его завершении, эта манера хороша в операх Люлли и Рамо, но, скажем, Глюка надо бы исполнять как-то по-другому. Однако они молчаливо признавали, что актёр волен не применяться к новому искусству. Ему давали право следовать заветам предшественников даже в тех вещах, которые требовали совершенно иного подхода. Отсюда странная двусмысленность иных комплиментов, расточаемых своевольным знаменитостям. Известный стихотворец, например, счёл возможным почтить искусство примадонны таким мадригалом:
Нельзя оттенки все на ноты положить!
Одной, одной душе рукоплещу, внимая.
Певица меркнет здесь, актрисе уступая…
Так часто возгласы, что горем рождены,
Фальшивы для ушей, но для сердец – верны.
Увы, не только для современного уха, но и для многих тогдашних театралов сей мадригал мог сойти за дерзкую эпиграмму.
То же происходило и в театре драматическом. Целый век лучшие трагики и комики пытались привить в Комеди-Франсез более естественное произношение стиха со сцены. Традиционная заунывно-распевная «псалмодия» явно приелась. И однако открывшуюся незадолго до революции драматическую школу, первым выпускником которой был Тальма, окрестили «школой декламации», невзирая на то, что манера декламировать, а не читать стихи к этому времени имела серьёзных противников.
Пройдёт несколько лет, и картина заметно переменится. Если до революции театральное искусство не поспевало за драматическими жанрами, то после они не смогут угнаться за быстрой сменой требований новой аудитории к театру. А на него в ту пору будут возлагать особые надежды, повторяя слова Мерсье: «Театр есть наилучшее средство быстрейшим образом вооружить силы человеческого разума и, сделав его непобедимым, внезапно озарить народ ярким светом».
Мерсье снискал известность своими «Картинами Парижа», писавшимися с 1781-го по 1790 год, и «романами воспитания», воспевавшими красоту естественного человека, взращенного на лоне «матери-природы». (Один из романов так и назывался – «Дикарь». ) Ярый поклонник Руссо, Мерсье вслед за великим философом-моралистом мечтал о будущем всеобщем равенстве и выносил приговор феодальной цивилизации от имени «страждущего сердца», а не едкого рассудка. К своей социальной утопии «2440 год; сон, каких мало» Мерсье в качестве эпиграфа выбрал слова Лейбница: «Настоящее чревато будущим». Пытаясь обогнать день нынешний, в святом нетерпении увидеть в грядущем гармоничную картину мира, писатель с высоты далёкого идеала просветлённой чувствительности судит неприглядную реальность.
Все, кого занимает Париж революционной поры, не могут обойтись без его «Картин», где тщательно, с физиологической скрупулёзностью прослежена жизнь французской столицы от великосветских гостиных