Голодная паника быстро улеглась, так как продукты стали понемногу прибывать в город из урожайных провинций, но тут случилась другая неприятность: деньги начали падать в цене. «Сотня фамилий», сообразив всё-таки, что «неприятности» могут затянуться, потекла за границу, с ними – около двухсот наиболее рьяных роялистов из Национального собрания, а вслед – несколько тысяч знатных семейств со своим скарбом, драгоценной утварью и, главное, звонкой монетой.
Сначала забил тревогу Неккер, выяснив, что уже выдано более шестидесяти тысяч заграничных паспортов. Потом заволновались и дистрикты: стало понятно, что финансовые дела, и без того далеко не блестящие, грозят совсем выйти из-под власти правительства. Заговорили опять об измене, благо возник новый повод: двор вызвал большой вооруженный отряд из Фландрии, войска уже прибыли в Версаль. Настораживал и отказ монарха подписать принятую в конце августа Декларацию прав человека и гражданина, провозгласившую свободу каждого «делать всё, что не идёт во вред ближнему», и равенство людей всех сословий перед законом. В воздухе запахло контрреволюционным переворотом.
Но пока парижане решали, что им делать, а «волонтеры Бастилии», участники памятного штурма, бряцали оружием и произносили угрожающие тирады по поводу деспотизма, парижанки, жёны и матери наших героев, уставшие от бесконечных очередей, дороговизны и вызванного ею снова голода, решили действовать. Они стали захватывать телеги с мукой и даже взяли приступом Ратушу, крича чинным магистратам, что ежели те ни на грош не смыслят в хозяйстве и связанных с ним нуждах, то уж они сами наведут порядок.
И наконец, женщины действительно взялись его навести, тем паче, что в Париже ещё помнили, как во время великого голода и «мучной войны» 1775 года они