Любови Семеновне я решаю не возражать. Может, в их благословенной Аллахом Фергане такого безобразия не было? Да и не стоит об этом при дитяти: среди гостей крутится пятилетний хозяйкин племянник, еще один кумир своих родителей. Чадо развлекается тем, что, по очереди подходя к приглашенным, каждому говорит какую-нибудь гадость: «Ты очень много съел!», «Руки надо лучше мыть!», «У тебя сиськи жирные!» и т. п. Присутствующие натужно улыбаются. Игорь вот-вот скажет что-нибудь непоправимое. Желая его отвлечь, украдкой извлекаю из кармана карандаш и царапаю на салфетке «Подражание Тютчеву»:
Не то, что мните вы, ребенок:
Не ангел, спрыгнувший с небес,
Не эльф, что вылез из пеленок,
А приставучий вредный бес!
Пора бы мне знать всю меру коварства моего благоверного. Невиннейшая лучезарная ухмылка продирается сквозь заросли его бороды, и он добродушно провозглашает:
– Послушайте, какой забавный стих сочинила Нонна!
Теперь натянутость заметна в улыбках хозяев. Вряд ли мой скромный экспромт завоевал их сердца. Дома я напускаюсь на супруга с упреками.
– Мы там торчали не просто так, а на амплуа свадебных генералов, – важно изрекает он. – Шаловливая непринужденность положена нам по роли.
Глава 9. Камни и блохи
Уехала Августа Леонидовна, сестрина свекровь, в прошлом соавторша моего мужа. Короче, дважды родня. Деревенские куда как скупы на похвалу: если о человеке говорят, то чаще всего дурно, если молчат – значит, трудно придумать, что в нем плохого. Таково правило, но возможны исключения. Августа очаровала Кузякино. Я никогда не слышала, чтобы здесь о ком-нибудь отзывались так благосклонно.
– Душевная женщина ваша родственница, добрЕ умная, – твердят старушки, а «добре» значит «очень». Августу они называют женщиной, а не бабкой, что тоже не по обычаю: ей за семьдесят.
На самом деле Августа Леонидовна не бабка и не женщина, она – дама. Она может сколько угодно погрязать в домашней работе, таскать, надрываясь, тяжелые камни в тщетной надежде очистить от них свой участок или на лавочке у колодца подолгу судачить с соседками, а все равно порода чувствуется. Эти руки, нежные вопреки всему, что пришлось ими делать за десятилетия гордой полунищей жизни, эта прозрачная незагорающая кожа, капризный надлом тонких бровей, глаза, умеющие становиться ледяными, – все в ней «господское», и чувствующие это соседки тем благодарнее воспринимают ее готовность сидеть с ними на лавочке, выслушивать всем вокруг надоевшие повести о неблагодарных детях, хворых и пьющих мужьях, вникать, советовать, запоминать. А то и кашку