Идея вроде бы скользкая. Но я почему-то не сомневалась: здесь ошибки не будет.
За первой вольностью потянутся другие. В моем Кузякине начнут происходить события, хоть и действительные (я хранила почтение к изначальному замыслу), но случившиеся не там, не тогда, не с теми. Смешаются лица, сроки, обстоятельства. Пространство хроники зарастет чем ни попадя, как здешнее заброшенное поле, где в колеях бывшей пашни уже проклюнулись ветлы и сосны. Я видела даже дуб – в палец высотой.
Мне не жалко поля. Слишком хорошо помню колхозный овес, низенький, жидкий. И пыльную полегшую вику. И редкие колосья больной, черноватой пшеницы. Все это не имело ни малейшего смысла. Но каждую весну, согласно плану, приползал тяжеленный вонючий трактор, плуг сдирал с истощенной почвы едва присохший струп, чтобы опять посеять и осенью собрать, и посеять снова. Так в античном аду сестры-убийцы коротают вечность, таская воду и наполняя бездонный сосуд.
За последние три года там выросли дикие травы. Все больше горькие: полынь, тысячелистник, пижма. Явится ли когда-нибудь полумифический культурный хозяин, чтобы превратить пустырь в тучную ниву? Не знаю. Пять лет назад, когда писала «Лягушку», я, помнится, чуть больше верила, что успею это увидеть. Но уже и тогда надежда дышала на ладан.
А пока пусть наползает лес. Пусть лечит эту замученную землю, как может.
Глава 4. Заколдованная коза
Наш домик с первых лет своего существования слыл несчастливым. Его начал строить в восемнадцатом году зажиточный крестьянин, приходившийся дядей нашей соседке бабе Кате. Он хоть и «обогател», а не настолько, чтобы нанять работников. Учитывая беспокойные времена, он, видно, задумал особо мощное строение с толстыми стенами, способными выдержать штурм, и взялся возвести его сам. Как умел. Это его и погубило: однажды готовил раствор, плеснул воды в чан с негашеной известью да и заглянул посмотреть. Сжег легкие – одного вздоха хватило. Года не протянул, даром что здоровенный был мужичина. Наследники что-то пытались достраивать, но руки не доходили. Потом их раскулачили. Неуютный, сырой, с узкими, как бойницы, окошками и холодным одинарным полом, зато с широченными подоконниками и высоким потолком домик достался бедняцкой семье. Те с грехом пополам вытерпели лет сорок, но при первой возможности продали его москвичам.
– Здесь никто не задерживается, – утверждает баба Катя, прожившая на свете так долго, что сорокалетняя усидчивость бедняков в ее глазах – срок несолидный. – Такой уж это дом, пралик его возьми!
– Катерина Григорьевна, давно