Сквозь эту самую дыру я его и заметила. Он стоял в голубом небе, плотный, компактный, чуть наклонный – под тем же примерно углом, что Пизанская башня.
– Ого! – сказала я. – Похоже на пожар.
Пожары – бич здешних мест. Не проходит года, чтобы кто-нибудь в деревне не погорел. У Маканина есть повесть про поселок, терзаемый бесконечными пожарами, и пока мы не поселились в Кузякине, я, каюсь, считала, что это у него такая не в меру прямолинейная аллегория. В кузякинских регулярных пожарах на взгляд человека, чья голова набита книжными ассоциациями, тоже сквозит нечто аллегорическое, но попробуй доберись до автора… Частенько горят от молний, в том числе шаровых. По слухам, они здесь не редки, впрочем, я не видела до сих пор ни одной. Воры, по здешнему обычаю забираясь в пустующий дом, тоже легко могут его подпалить. «Чтоб замести следы!» – в священном ужасе восклицают деревенские. – «Нет, это месть! Кто-то отомстил!» – с почти сладким трепетом возражают другие. Жуткие, леденящие кровь фантазии придают монотонному существованию некоторую остроту. Помню, так двое малышей, сын и племянница знакомой поэтессы, брались за руки и шли в темный коридор, зловеще шепча друг другу:
– Пойдем страшиться!
Чушь. Если взломщики что и подожгут, то случайно. Мы ведь тоже, возвратившись сюда весной, находим на полу обрывки жженой бумаги. Ночные посетители освещали себе путь факелами, бросая их, недогоревшие, на пол и зажигая новые. У нас нет врагов и завистников, и последнему дебилу понятно, что никто не явится сюда за отпечатками пальцев наших злодеев, даже если бы мы с пеной у рта этого требовали.
Преступление слишком ничтожно, урон – грошовый, о чем толковать? Просто наш отсыревший за зиму, надолго покинутый домишко не мог заняться от такой малости, а вот протопленный, сухой дом Муховых, к которым недавно забрались за мясом – все Кузякино знало, что Муховы зарезали корову, – вспыхнул, как спичка. Но по-настоящему страшиться стоит не таинственных