– Вгоняет в гроб? – Остерман развернул изящный, как все у Рене, сверток – в нем обнаружилась смешная шапочка, вроде тех, что носят еврейские банкиры, с ушками и крошечным козырьком. Шапочка была черная, очень мягкая, и сделана так, словно это была рыцарская кольчуга – из миниатюрных шерстяных петелек, цеплявшихся друг за друга забавным образом.
– Где ты это взял? – удивился Хайни. Рене встал с кушетки, подошел к нему, надел на него шапочку и протянул другу маленькое зеркальце – Рене всегда носил это зеркальце в кармане, так сильно он себя любил.
– Тебе очень идет, – Рене поправил ушки, чтобы висели ровно, – Я ее связал.
– Ты ее – что? – не поверил Хайни.
– Связал. В Версале последняя мода – вязание на спицах, и даже сам регент герцог Орлеанский Филипп недавно связал своей метрессе чулочки. Ты не поверишь, Хайни, зимой в Версале, говорят, так холодно, что в сосудах замерзает вода.
Остерман ничего не говорил, только смотрел на своего друга – с любопытством, словно впервые увидел.
– Знаешь, когда мне плохо, или я знаю, что скоро мне будет плохо – только вязание меня и спасает. Есть кое-что, вовсе не связанное с двором или с политикой, и оттого я никогда не говорил тебе об этом. Это намного хуже моего камер-юнкерства, поверь, – Рене склонил к плечу аккуратно причесанную голову, в честь траура – не осыпанную сегодня золотыми блестками.
– Расскажи, – попросил Хайни, глядя на него внимательно и строго.
– Нет, пока не стоит, – Рене зябко передернул плечами, – пока твоя лучшая марионетка не начнет ломаться – я ничего тебе не скажу. Попробую – справиться сам. Тебе очень идет эта шапочка.
– Ты кому-нибудь еще дарил такие? – Хайни осторожно потрогал свисающие мягкие ушки.
– Конечно же, нет, – чуть смущенно признался Рене, – только тебе, мой кукловод.
– Большая удача, что я встретил тебя, – отвечал на его признание Остерман, – мы с тобою шутим о кукловоде и марионетке, но ты и в самом деле лучший из пупхенов, Рейнгольд, ты мои глаза, и мои уши, без твоей божественной игры – я всего лишь беспомощный, слепой и глухой затворник.
– Я знаю, – тихо ответил Рене и опустил ресницы.
Он узнал, какой запах у Хайни – настоящий, его собственный. Короткий поцелуй рассказал ему не только об отсутствии яда. От Хайни пахло лакрицей, потому, наверное, что он был болен и доктор прописал ему «девичью кожу». Но собственный, природный запах Хайни был – кровь, так пахнет от некоторых рыжих, хоть Хайни вовсе и не был рыжим. Рене узнал, что лучший друг его под всеми своими зловонными пледами и душегреями пахнет – кровью. Природный запах Хайни Остермана был – кровь, и от этого Рене сделалось на мгновение и весело, и страшно.
1717. Белая амбра
Ветер продувал насквозь прямые, как лучи, петербургские линии, и заодно придавал ускорение некоторым пешеходам. Рене и не заметил, как этот резкий осенний ветер донес его до дома –