Легкие санки, изящные, с причудливым прихотливым декором, сделанные будто по заказу капризной принцессы, беззвучно и стремительно летели по белому снегу. Так золотая лиса бежит по сугробам – от охотников ли, или навстречу чему-то, что дразнит ее любопытство. Санки остановились у бывшего дома казненного боярина Кикина (заговор о свержении монарха, квалифицированная казнь через четвертование). Ныне дом, конфискованный у семьи заговорщика, превращен был в музей, и в музее сем по приказу покойного государя Петра собраны были редкости и курьезы со всех сторон света, и стояли в банках заспиртованные уникумы.
Дверца у санного возка открылась, и на снег сошел господин в собольей шубе, великолепной шляпе и в маске – многие персоны носили такие маски, желая остаться неузнанными. Господин поднялся на обледеневшее музейное крыльцо, постучал сперва тихо и скромно, но, не дождавшись ответа, развернулся к двери спиной и несколько раз ударил каблуком – так, что массивные доски дрогнули и запели.
По ту сторону двери зародилась паника. Три сторожа, они же истопники, они же – дневные экспонаты музея, так называемые монстры, в меру своей фантазии отмечали приближение Рождества. По кружкам разлит был спирт, бережно и, как верилось сторожам, незаметно сцеженный из банок с мертвыми уродами – мутный медицинский раствор с беловатыми хлопьями. Сторожа – карлик, микроцефал и шестипалый мутант, все трое в солдатской зеленой форме – уже сдвинули праздничные чаши и готовились вкусить нектар, когда дверь затряслась и загрохотала.
– Он, – вздохнул сокрушенно двупалый карлик Фома, и поставил праздничную чашу обратно на столик – Фома обхватывал кружку своими двумя пальцами крепко, как клещами, – нет ему покоя.
– Так сочельник, вся нечисть на землю стремится, – шестипалый Яков спрятал кружку и поплелся открывать. Микроцефал Степан только хлопал глазами – в силу слабых умственных способностей он не осознавал, ни кто явился, ни зачем – понял только, что пить пока нельзя.
– Милости прошу, ваше благородие, – Яков распахнул дверь, и нарядный господин впорхнул в музей – словно легкая морозная фея, сопровождаемый поземкой и холодными сквозняками. Яков прикрыл за ним створку, господин оглядел сторожей и спросил тихим и отчетливым голосом, по-русски, но с сильным акцентом:
– А где ваш гермафродит?
– Убег, – отвечал общительный Фома, – или убегла. Скушно им с нами стало.
Четвертый сторож, гермафродит, и в самом деле, из музея недавно сбежал – то ли соскучился, то ли нашел свое счастье.
– Зажги мне свечи, карапет, – велел господин Фоме, – и проводи до двери.
Фома ловко возжег на подсвечнике три свечи и повел гостя за собою. Тот шел среди банок и чучел, не глядя на уродов, задевая полами пушистой шубы страшные экспонаты – словно было ему все равно. Фома посветил – и гость открыл своим ключом низкую потайную дверку, забрал у сторожа подсвечник и вошел. Дверка захлопнулась, и Фома поспешил к товарищам.
– Что, нашел? – Яков достал спрятанную кружку, – Будем, братцы.
Чаши наконец-то сдвинулись, звякнули, глупый Степан отхлебнул и спросил:
– А кто это был-то?
– Кавалер, – кратко ответствовал Яков.
– Это Демон, – пояснил дружелюбный Фома, – Кавалер казненный, Демон, как сочельник, или просто луна растет – он приходит, ищет свою голову.
– Так у него голова – на плечах, – не понял Степан.
– Значит, она – не его, – кратко отвечал Яков, – а ему своя надобна.
Вдали, из тайной комнатки, послышался грохот.
– Неужели приставил? – изумился Фома, и все трое отставили кружки, и наперегонки бросились – смотреть, как кавалер приставил себе свою настоящую голову.
Увы, если кавалер и пытался – попытки его не увенчались успехом. Подсвечник стоял на столе, озаряя банки с двумя заспиртованными головами – мужской и женской. Женская голова принадлежала когда-то красавице Машечке Гамильтон, казненной царем Петром в пароксизме презлобства в год смерти маленького наследника. А вторая голова была та самая, кавалерская. Странно, конечно, что гость ее хотел – кавалерская голова была без глаз, поклевана птицами, хоть и заметно было, конечно, что некогда – казненный был замечательный красавец.
Нарядный господин валялся на полу, перед столом с головами, в распахнутой шубе, с рассыпанными черными волосами – шляпа его откатилась далеко в угол – и пребывал в глубоком обмороке.
– Видишь, Степка, у него своя черная, а он – белую хочет, – поведал Фома товарищу секрет кавалерских голов, – Давайте, братцы, отнесем его.
Яков и Степан подхватили кавалера с пола, как сломанную куклу – он и был, как куколка, легкий и хрупкий, разве что шуба тяжеленная. Фома подобрал