– Почему мы так рано ушли? Даже абсента не выпили.
– Мне нельзя больше пить… Тем более абсент, – старательно выговаривая каждое слово, ответила Агата.
– Почему?
– Напиваюсь пьяной и веду себя неприлично. А потом жалею, хотя ничего и не помню.
– Пьяной? А сейчас ты трезвая? – ухмыльнулся я.
– Относительно. В любом случае трезвее тебя.
Я остановился, отнял у неё руку, закрыл глаза и быстро указательными пальцами обеих рук поочередно попытался прикоснуться к кончику носа. Левой рукой промахнулся. Потом попытался быстро пройти по прямой линии несколько шагов, что мне удалось. Агата, издав смешок, повторила мой номер с прикосновением к носу, потом захотела сделать пистолетик, то есть присесть на одной ноге и наверняка бы свалилась, если б я не подскочил к ней и не удержал её. Придерживая её за талию, я спросил:
– А почему вы все ошейники носите? Это атрибут садо-мазо?
– А ты, скорее, садист или мазохист?
– Не то и не другое. Я скорее… анархист.
Мы снова шли по тротуару, огибая мокрые пятна.
– Онанист? – со смешком переспросила она.
– Анархист. Так зачем тебе ошейник?
– От вампиров.
– От вампиров?
– Да. Они же, сволочи, всё норовят в шею впиться. Многие из «Апатии» страдают вампирофобией… вот, и носят ошейники.
– И ты тоже?
– Ну так, иногда. В «Апатии» полно вампиров; правда, они ненастоящие, но некоторые думают о себе, что настоящие и кусаются. Психи, одним словом. А вампирофобия заразительна, её легко подхватить. Я один раз надела ошейник, так, для красоты. Проходила в нем вечер, потом сняла и почувствовала себя до жути беззащитной. Шея голая, так не по себе стало. Вообще, несколько дней даже спала в ошейнике, потом – ничего, отошла, могу и без него ходить. А некоторые не могут.
– А ты, кроме Пашки, встречала еще настоящих вампиров? – спросил я.
– Нет. С другой стороны не больно-то разберешь – граница размывается – настоящие, ненастоящие… Настоящим вампирам очень легко затеряться среди ненастоящих. А среди последних много таких психов, которые по-настоящему кровь сосут. Не до смерти, правда, но все равно – имплантируют себе клыки и вперед. Ненавижу таких. Зачем их в «Апатию» пускают? Собирались бы где-нибудь отдельно, в другом месте, и кусали друг друга.
– А Леонардо? У него тоже вроде клыки.
– Леонардо… нет, он не кусается. Клыки он носит из этих, как его, эстетических соображений.
Мы пересекли дорогу, прошлись по обочине, потом свернули в темный переулок и вышли в слабо освещенный двор. Здесь имелись качели, песочница, беседка и еще что-то.
– А куда мы идем? – спросил я.
– Прогуливаемся по ночному городу. Сейчас выйдем вон за тот дом и увидим луну.
Так и произошло, мы обогнули дом и в свободном небе увидели половинку голубой луны.