Пускай при свете дня разбитые стекла окажутся остатками разноцветных витражей, а колченогий стул спрячется в дальнем углу, ночь в душе – что ночь наяву: расставит все по своим местам, скроет мишуру, и оставит только главное – вездесущие тени. На стуле сидит сгорбленный старик. Я счел его стариком, хотя превращение женщины заставило меня усомниться в собственном зрении. Но его лицо и вправду совсем немолодо, да и отмечено печатью воли, подобной той, которую мне лишь нечасто доводилось видеть. Удивительное ощущение возникает у меня, словно мой путь на сегодня окончен.
Он неловко встает и кивком приглашает меня выйти за порог, через другую, низкую дверь. Каждым своим шагом и полами длинной одежды он словно прощупывает вокруг себя пол. Старик высокого роста, а его сгорбленность только усиливает эту видимость, будто он – ни что иное, как огромная летучая мышь, которая в любой момент распахнет свои когтистые крылья. Я следую за ним, все еще не доверяя своим ощущениям, и мы остаемся одни.
У ночи, вопреки обычному ее описанию, нет ни покровов нкрыльев, скорее, она та сила, которая умеет покорить разум и заставить его видеть лишь очертания вещей, но не суть, силуэты, но не истинный цвет. Она способна скрыть и слезы и неуместную радость, обостряет чувства, доходящие с ней до необыкновенных вершин. Сестра ей – тишина, и вместе они способны свести с ума любого, кто возомнит себя вершиной мира, ибо привычный мир с их приходом стирается. Сила убеждения, та, что редко оставляет мне иной выбор, кроме как следовать за своими же доводами, может сыграть злую шутку, ибо лжец до того уверует в свою хитросплетенную ложь, что будет цепляться за нее снова и снова, даже тогда, когда другие уже отыщут себе другую веру.
Я благодарю старика – вслух, за то, что любезно дал моим людям отдохнуть под крышей, и про себя – за то, что не задает мне ненужных вопросов. Если же он отшельник, то он и ясно, если человек мирской, такой же вечный бродяга, как и я, то он, скорее всего, без труда узнал меня.
«Чем обязан?» – спрашивает меня хозяин, убедившись в том, что и вправду остались одни, и сдается мне, что не так он и прост, что напускная ветхость его – не более, чем шелуха, и, главное, что он знает, кто перед ним стоит. Я пытаюсь убедить его в том, что мы проездом, ненадолго, как круги на воде от камушка, но у него, видно, своя, тайная, цель. Он качает головой:
«Если вы просто обходите границу, то делаете это слишком глубоко. Если пытаетесь пройти незамеченными Тенями, то делаете это слишком близко, и только зря подвергаете опасности ваших друзей».
Старый демон! И как же он прав, как глуп я, и как же темна эта проклятая ночь. Но как бы темна ни была твоя душа, я залезу в самое нутро ее, чтобы больше в тебе не ошибаться. Я как ни в чем ни бывало усаживаюсь на мокрую лавку. О какой опасности ты мне говоришь, старик?
«Значит, говорите, нет никакой войны?»
Разумеется, нет,