Он сердито смотрел на меня, пока не осознал, наконец, чего нам на самом деле стоит «акцент» Монро. Это не вина Монро.
После этого я три раза умолял гаранта о моем назначении в Элион, каждый раз с замиранием сердца ожидая решения и снова и снова получая тот же ответ: послы не могут быть назначены в государство, с которым мир официально не подписан.
В четвертый раз Трен все же внял мне. Подействовало мое настоятельное требование о получении личной квалификации от Ирта Ривенхарта, которое привело к новому оттиску на моем досье: «К общему делу непригоден». У нас это означало попросту: шпион.
Но именно там, в Пагале, черных горах, судьба уготовила мне пропасть глубже, чем каньон Вандерлины, чистый фол; и события того года то вгоняют меня в краску, то наполняют печалью и осознанием той беспомощности, которое до сих пор наваливается на плечи при мыслях о злосчастном семьдесят девятом годе. Тогда и выяснилось, что пограничные отряды единственные, кто имеет право открывать огонь без предупреждения и по парламентерам, и по кому угодно, и нет у нас с Элионом ни одного договора, и если уж они делают то, что должны делать, то делают это всегда, исправно и без промедлений. О, нас с Хартли впустили: мы все же два молодых олуха, мечтающие увидеть изумительный Ло, два дня в Пагале – и мы должны были отправиться в Ло, и все было бы в порядке, если бы этот престарелый идиот Монро, наше зеркало в торговом союзе, с размаху не поздоровался со мной на улице.
В голову такое бы ни пришло, разве что бедняга обкурился, или вовсе рассудок потерял! Да и я тоже хорош – вместо того, чтобы ответить тем же, и добавить изящную чушь про фамильное сходство или отмахнуться, я остановился как вкопанный, совершенно определенно указав на то, что узнал его, потом почему-то пожал плечами, и пошел дальше.
Меня спасло лишь то, что хватило ума уговорить себя не бежать, а, сделав круг через квартал, вернуться в гостиницу, запихнуть разрешение на въезд в пиджак – чтобы желтый край не торчал, но карман оттопыривал, сесть за стол – чтобы колени не подгибались, и влить в себя спиртного чуть больше чем обычно – чтобы голос не дрожал.
И делать более ничего не оставалось, кроме как считать секунды, будто в медленном вальсе, до того момента, без предупредительного стука в дверь, за один щелчок отмычки я отказался лицом к лицу с четырьмя солдатами и Хартли, стиснувшего зубы и вцепившегося в плечи своих конвоиров. У него было раздроблено колено.
«Вы Ренеди Ривенхарт?» – спросили меня. Я киваю – глупо отрицать.
«Вы знаете этого человека?»
Разумеется, знаю, ответил я. У кровати стоят его вещи. На вещах –