Гольдин провёл беспокойную ночь, мечтательное чувство к незнакомке разгорелось до сумасбродных фантазий и проектов, и наутро, поднявшись в неприличную для себя рань, он примчался на «Щёлковскую» и бродил там битый час. Вечером снова дежурил на платформе, прогулялся до её дома, совсем потерял голову, пялясь в освещённые окна.
На пятый день увидел её. За сто с лишним часов страсти он намечтал себе чёрте что, и, вероятно, перегорел – хотя, может быть, и девушка была не так прекрасна: в общем, она показалась менее привлекательной, её снова встречали, и Гольдин ретировался, как будто в миг отдышавшись и разорвав цепь.
Вплоть до «Сходни» он переживал все тогдашние волнения и опять пришёл к выводу, что поступил верно. Знакомясь в обычной обстановке, Гольдин тотчас производил хорошее впечатление – он мог, если требовалось, красиво говорить и умел слушать. Возможно, козырем его – прежде всего, в общении с мужчинами – была именно способность не мешать собеседнику высказать точку зрения. Сам он выступал редко, опасаясь, что перебьют или не так поймут. При этом Миша сразу и как-то по-детски открыто верил всякому, кто угадывал в нём «достоинства». На этом он уже пару раз крупно погорел, и сейчас, всё понимая, но не в силах сопротивляться «взаимной симпатии», усердно маневрировал вокруг подозрений «по поводу Сергея Владимировича». После истории, когда одна из прошлых, ещё с «первого» первого курса, подружек Гольдина выстроила хитрую схему «обольщения», а потом основательно его потоптала – без веских причин, истребляя, видимо, какие-то свои комплексы – Миша панически боялся оказаться подопытным кроликом, и в отношениях с Ксенией был даже агрессивен (в манере ему совершенно не свойственной и противной). Роман завершился болезненно, и с февраля, то есть уже два месяца, Гольдин кое-как мирился с апатией. Он вывел тревожную для себя аксиому: неумеющий «использовать» других рано или поздно попадается на чью-либо удочку.
Друзей Гольдин терял тоже быстро. Он зачем-то начинал их анализировать, западая на неприятные черты. Так что в сухом остатке близких знакомых у него почти не было, даже из школьного и пединститутского прошлого. «Сложится ли с Рудаковым? Он грубоватый, себе на уме, но если нейтрально всё устаканить… Сергей Владимирович сам подошёл, я ему априори интересен. Он кого-то вроде меня искал, то есть у него определённый ценз имеется – Пушкинский музей и всё такое».
Объявление «следующая станция – Лениградский вокзал» оборвало Мишины раздумья. Новиков убирал бумаги в пакет, Саша застёгивал куртку. «Да, престранный старичок и парень не моего круга, Кьеркегора не читал, – заключил Гольдин. – Но в целом, это куда-то там вписывается».
Новиков сказал, что прямо сейчас отправляется в банк.
– Не дома же такое хранить. Сейф арендую…
И стал