– Любые факты и вымыслы – всё беру. Ты будешь смеяться, но я знаком с довольно мрачным стариком, который себя называет Сосниным! Более того, как и Григорий Захарович, я с ним… конфликтую. Так что у нас вполне может быть родовое проклятие…
– Ха-ха, ну, это перебор уже! Мир тесен, не спорю, но это у тебя воображение разыгралось, извини. Ему лет двести? Разве сын его какой-нибудь, или внук… А что за конфликт?
– Не уверен, что сумею объяснить. Мистика сплошная, как и твоя Ямантау…
– Ты меня пугаешь, – но на лице он изобразил, пожалуй, скепсис, то есть вполне привычную реакцию на заявления и поступки Гольдина.
– Не, правда, ерунда. А, кстати, есть фотографии прадедушкины, где он в компании… сослуживцев или, не знаю, односельчан?
– Попадались какие-то. Принесу. Но ты ж всё равно не видишь ничего.
– Начинаю различать.
Через несколько дней отец снова пришёл, с пачкой старых снимков. Мише капали сильнодействующее лекарство, и зрение постепенно возвращалось. Завотделением намекнул на скорую выписку. В общем, на паре коричневатых отпечатков обнаружился Семён Прокопьевич. На первой – в группе рудознатцев или золотоискателей. Вторая – студийная: Соснин вместе с Мишиным прадедушкой и неизвестным гражданином, лицо которого почему-то выскоблено. «Елизавета Григорьевна, скорее всего, учудила, – пожал плечами отец. – Не знаю, почему. Больше нигде цензуры не приметил». Гольдин решил, что неизвестный – пожилой человек: руки у него были узловатые. «Старичок» на стуле, Соснин с Григорием Захаровичем стоят по бокам. Вид у обоих добродушнейший, насколько это возможно на фотографиях того времени. Соснин – как живой. Снимок сделан в 1910 году, то есть прадедушке около сорока, примерно как и Соснину. Нынешний, лет семидесяти, высох по сравнению с «тем», но волос не сильно поубавилось. Прадедушка опирается на заступ, а у старичка – сундук на коленях…
Гольдин был очень взволнован доказательством теснейших связей между своим предком и Семёном Прокопьевичем. Удивляться такому повороту едва ли имело смысл: «бесовщины» за последние полгода он насмотрелся предостаточно. «Но уж как-то всё это далеко зашло, – Гольдина очень занимала лопата в руке дореволюционного обывателя. – Мой прадед был кладоискателем? Бабушка никогда об этом не упоминала. Почему? Что за сундук? Кто „третий“ и, видимо, „главный“ в этой компании?» На обороте фотографии, кроме даты, была явно какая-то надпись, тщательно стёртая: три или четыре слова. «Очень глупо и не вовремя Новиков сгорел».
На следующий день, когда Гольдин возвращал фотографии, отец поинтересовался:
&nbs