Как ему, автору, поступить при изображении такой действительности?
Будь он свободен и раскован до крайности, имея на это право и игнорируя возможные обоснованные нападки и нарекания критиков, он легко бы склонился к фабуле и коллизиям какой угодно степени надуманности и делал бы соответствующие мазки на полотне. Так проще, и даже возможен успех у сопереживающей публики, что для всех очевидно по его довольно рискованной манипуляции с притворным лишением разума у главного героя. Допустив здесь практически неограниченную свободу, автор, однако, предпочитает в остальном ею не очаровываться. Его удел – быть творцом, стоя на твёрдой почве.
Взамен свободы и распада мыслей он берёт и показывает жизненные обстоятельства, какие могли и должны были возникать вслед за поступками умалишённого и в соответствии с его действительным положением в обществе. Таков «Гамлет», если говорить о способе решения сочинителем замысла этого произведения. Страстям тут, разумеется, также находится место; но они, по большому счёту, верны только в соотношении с явью, колеблемой прихотями и словоизлияниями безумца. Нужны ступени особой прочности, чтобы замысел не рассыпался. И здесь Шекспиру вряд ли бы уже было по силам справиться с сюжетом, «подправляя» его одними только обычными жизненными обстоятельствами.
Он и не ограничивается ими, а снабжает вымысел ещё и атрибутикой естественного права. Как же могло быть иначе? Ведь оно, такое право, существует не отвлечённо от сознания; «работая» вместе с ним, «накладываясь на нём, оно совместно формирует духовную составляющую, в которой переплавляется всякое знание, приобретаемое как впрямую, так и опосредованным, косвенным путём. Без такого, как правило, не фиксированного памятью воздействия на сознание не случилось бы того, что сочинитель как бы угадывает, насколько изображение, в данном случае – в виде текста, где нельзя было не указать на результативную часть употребления естественного права, соотносимо с самим этим правом.
Очень важно, оказывается, именно это.
Рассказанная трагедия свидетельствует: соотносимость налицо; автор, не обладая знаниями и чувствами сверх обычных, создаёт конструкцию, основаниями с невероятной точностью вставляемую в ниши и в углубления на фундаменте, которые ранее не были ему известны.
Угадывать приходилось не только формы ниш и углублений, но и, что ещё важнее, – структуру и качество фундамента как такового. Автор с этим тоже справляется блестяще. «Основанием», бесспорно, является естественное право рыцарского, феодального образца, куда частью входило, как мы теперь знаем, и естественное общечеловеческое, вечное. «Основание», так сказать, на ещё одном основании. И уже неважно, что время сделало его мало похожим на светлый оригинал.
Остались поединки, давно осуждаемые из-за их обессмысленной направленности на реальное кровопускание, сословная круговая порука, при которой возникала