– О, неплохое хобби. Я тоже люблю пить. – Я сказал ложь. – Но кроме этого? Что еще ты любишь делать? Есть какие-то мечты?
– О-о-о… О-о-о… Я люблю есть, вкусно поесть (dericious foodah, dericious foodah). – Руками Мураока изобразил приставленную к подбородку большую миску с лапшей и то, как он ее наворачивает палочками. – О-о-о… – Он удовлетворенно погладил себя по животу. – О-о-о…
Я обратился к Скинни: «Зачем мы вообще все это расспрашиваем?» – «Не знаю», – Скинни пожал плечами, сделал большой глоток из бокала с пивом.
– Пить, значит, и есть… – Я снова заговорил с нашим плешивым другом. – Что же еще ты любишь? Спать, наверное?
– О-о-о, да. Спать.
– Какая же у тебя цель в жизни? – Мураока мне надоел. Хотелось как можно скорее покинуть бар. – Ultimate goal, как говорится. Чего ты хочешь добиться?
Он задумался ненадолго.
– Три цели, – сказал он. – Но чтобы вместе. – Показал три пальца, но выставил их из вежливости не перед мои лицом, а немного в стороне, над барной стойкой. – Три, но вместе… Много-много вкусно есть, пить очень-очень хороший алкоголь и много-много спать.
– Хорошо, удачи тебе в достижении твоих целей. Ты их вообще-то уже достиг. Сегодня вечер среды, еще не так поздно, а ты уже пьян. Есть время отоспаться. Ты успел вкусно поесть?
Мураока заморгал, силясь понять все произнесенное мной. Алкоголь, да и вообще плохое владение языком мешали этому.
– Ты, – я легонько ткнул указательным пальцем в его плечо, – сегодня, – сказал я медленно (уже издеваясь, невольно), – хорошо ел (dericiuos foodah)?
– О-о-о, да… О-о-о, да… – Мураока довольно погладил живот.
– Отлично. Всего тебе хорошего, друг… Скинни, твоя очередь платить.
Скинни положил на стойку три пятисотйеновые купюры, поставил на них пустой бокал. Мы вышли в теплый ночной воздух. Не очень людно. В голове плавает невесть откуда взявшееся раздражение. Я думаю, алкогольное.
– Куда отправимся? – спросил я, глядя на выстроившиеся у обочины желтые и зеленые машины такси. За рулем сидят невозмутимые, приближающиеся к пожилому возрасту японцы. Они не говорят по-английски. Не знают Токио и носят галстуки. Не знают, что такое преступность и конкуренция, им не дают чаевые, сидя за рулем в пустой машине. Они читают японские газеты, и наверняка у них есть семьи. Жены. Дочери, сыновья, внуки. Такие же бессмысленные для нас, двух гайдзинов, как эти газеты.
Я знал, что Скинни нечего ответить на мой вопрос.
Сегодня узнал, что дед Курта Воннегута вместе с каким-то родственником производил пиво и добавлял в него секретный ингредиент – кофе. Никому об этом не говорил, получил награду (не знаю, какую) на не помню какой всемирной выставке черт знает в каком городе и в каком году. Кофе в пиво. Ну и хитрецы же эти немцы. Не зря они так быстро Дрезден заново отстроили.
Я зашел с балкона в комнату и убрал в сторону занавески. Скинни, лежащий на полу, застонал: «Свет… Свет…» – и прикрыл лицо руками. Открыл глаза.
– Как вампир, – сказал он.
– Поехали