Заказали еще по сакэ, выпили, я влил в себя остатки остывшего кофе и вместе мы хасяймасэ на улицу. Тепло, темно. До открытия метро еще пара часов, а таксисты не говорят по-английски (мне же все равно не хочется идти к кровати, хоть и устал).
Мы медленно поплелись по улице.
– She was a fine lady! – громко крикнул Скинни с акцентом Ричарда Прайора, растянув ди-какой-то-там-звук в слове fine.
Мы забрели в shot-bar, больше походивший на уличный гараж с заклинившей наверху дверью. Стоя или сидя в его маленьком помещении можно было смотреть прямо на пустую темную улицу, поскольку вход в бар не был ничем огорожен – большой черный гаражный квадрат для въезда humvee. Никаких окон не было, несколько пьяных гайдзинов курили сигары и, конечно же, разговаривали. Громко. На них были деловые костюмы (преимущественно серые), помятые к ночи рубашки розовых и белых цветов. Что-то такое на ногах, но в обуви я не разбираюсь. Как впрочем и в одежде. Salt is salty, все что я знаю.
Мы заказали по рюмке егермайстера и по коктейлю лонг-айленд (самый дешевый и объемный).
– You Americans are so loud, – сказал Скинни пьяным голосом, ни к кому не обращаясь. – You always talk and talk and talk. You always say, Let me say this! And, What I think is this!
Скоро от черного уличного проема отделился бесформенный кусок и ввалился в наш гараж. Это был толстый негр. Полный, пухлый, жирный. Не по-добродушному, а по-дурацки. У него были толстые ляжки, и толстая задница, у него был рыхлый живот. Человеку этому на вид было около сорока лет. Он ввалился, окинул всех полупьяными, полуэкстезийными глазами и принялся танцевать, зазывая себе в пару американцев. Судя по тому, что он несвязно выкрикивал, он был из штата Массачусетс. Живот негра под дешевой рубашкой колыхался.
– У него задница беременной женщины.
– Да, ни у одной японки никогда не будет такой отвратительной задницы.
И мы погрузились в пьяное наблюдение. Негр танцевал. Митхун Чакраборти.
Когда мы вышли на улицу первого января, я почувствовал себя совсем плохо. К обычному для состояния похмелья обильному потоотделению прибавилось еще и першение в горле, надоедливое и венчавшееся пульсирующей болью в легких. Накануне я скурил три пачки легких Мальборо и к утру, кажется, совсем задыхался. Не уверен, поскольку не помню как и на чем бы добрались из Roppongi в родные Iidabashi.
– Иидабашинские пацаны идут! – кричал Скинни на всю улицу, перемещаясь на своих длинных ногах как пьяный на ходулях – размашисто и неуверенно. Да он и был пьяный. Я не лучше. И выглядел устрашающе – в черно-красной куртке, голова спрятана в глубоком сером капюшоне, на ногах кеды Converse. Большие и длинные руки, которые в ужавшемся вежливом мирке Токио выросли словно на дрожжах и которыми было так легко размахивать. Скинни походил на агрессивного болельщика