И Хозяин, вертя свой чуб, давал тот или иной ответ.
Я очень сожалею, что не вёл дневник, не записывая за Образцовым все его байки, размышления, бесконечные истории. Первые годы нашего знакомства, совместной работы он относился ко мне с повышенным вниманием. Мог у себя дома целый вечер, до глубокой ночи, играть мне одному цыганские романсы, рассказывать о гитарах, нюансах цыганской песни, об эстраде довоенных лет, о встречах со Сталиным, у которого он множество раз выступал со своими куклами, да о чём угодно. Я был для него новым слушателем, впервые, с неподдельным интересом впитывавшим всё, что он обрушивал на меня. Он ценил этот интерес, а я, дурак, ничего не записывал, хоть все вокруг беспрерывно мне это рекомендовали. Теперь это всё стерлось в памяти, стало неотделимо от других рассказов, от иных источников информации, как теперь принято говорить.
А вот целый ряд его благородных поступков в мой адрес забыть не могу.
Так, в самом начале моей службы в театре на имя Образцова и на имя райкома партии пришло письмо из Харьковского обкома. Партийные деятели родного города не могли успокоиться. Мой отъезд в Москву, работа в престижном театре вызывали у них злобу и желание добить меня на расстоянии.
Письмо подписала инструктор обкома некая Люся Выск, которая курировала (это слово рождено большевистским режимом) мою деятельность в Харьковском театре. В письме сообщалось, что я политически неблагонадёжен, что мой последний спектакль снят, как антисоветский, что партийная организация города выразила мне своё политическое недоверие. Всё это, они считают, должны знать мои новые руководители, и, по их мнению, мне не место в столице нашей Родины.
Так вот, Образцов вызвал меня к себе, дал прочитать письмо, расспросил меня о подробностях и на моих глазах это письмо порвал. Даже в то время это был поступок. И я его не забыл.
Правда, райком письмо не порвал. И очень долго, не объясняя причин, меня не выпускали за границу, хоть Образцов и пытался меня протащить. Но там он уже не был хозяином.
При всём этом Образцов был полностью сконцентрирован на себе. Он жил с постоянной оглядкой, ему всё время мерещились заговоры против него, он пытался найти следы недоброжелательства в свой адрес. Боялся интриг, разговоров. Выслушивал и собирал все сплетни, обожал копаться в личных делах своих сотрудников. Я имею в виду не «личные дела» в отделе кадров, а все те разводы, романы, обиды, оскорбления, кои неминуемы в коллективе из почти 400 человек.
Образцова в театре не любили. Многие боялись. Боялись самодурства, боялись потерять работу. За глаза его называли Белая Вошь и Рыбий Глаз, а его жену и аккомпаниатора Ольгу Александровну – Гиеной Огненной. Единственным, кто мог себя не сдержать, наговорить ему в лицо гадости, был Гердт. Он чувствовал себя человеком независимым, понимал, какую ценность он представляет для театра, да и, кроме того, снимался в кино,