Только в том беда, что удел ноля – катиться. Если ноль потеряет и направление, что же ему останется? Вся его сила в увлекающем движении, образовании в пространстве жизни невидимых желобов, трубок. Он не способен наполнить быт, а тот не может его заполнить. Ноли – дыры в пленке быта, притом, обреченные вскоре затянуться.
Я не привык жить. Я зародился там, где жизни нет, только лишь бытие. Теперь мне нужна свобода, а воли не надо. Воля – это ветвистое древо возможностей, на котором я и повисну. Паузы между ветвями, где сквозит сожаление, дают простор его кроне; свобода же – его корень.
С момента, когда пришла воля, мое единонаправленное, быстринное бытие распалось на множество необязательных поступков. То есть могло бы выродиться в быт. Но ведь и быт требует, пусть не определенной и стремительной, так хоть вялой направленности. Он влечется темной силой желания, но вот желаний у меня никогда не было. Разве что сверхжелания – быстрины.
Я как бы оцепенел, даже не как бы, а в самом деле оцепенел, но стрелка тикала, и под ее тиканье во мне б рано или поздно зародился быт. Его навеял бы мне тихий иноземный городок. Он влился бы в мои пустоты, став и моей карой, и утешением, пока его неторопливая ласковая волна не вынесла бы меня за кладбищенскую ограду. Может быть, подобный Лимб я себе и отыскивал – ведь не случайно именно сюда закатился.
Замаранный бытом, я был бы наверняка избавлен от утомительного воздушного путешествия и залег бы тут, под безымянным крестом, если и не навсегда, то на бесконечно долго, – на томительную безбыстринную вечность, до пресловутых труб. Не пришел ли я сюда, безымянный, пресекший прежнее, нулевой, как никогда, чтобы тут навсегда залечь и обрасти мхом, как валун; перестать быть нолем увлекающим, а стать нолем бытовым, бесцельно, притом впервые, живущим?
Дело казалось не простым, но вполне выполнимым. Надо было постепенно, преодолевая даже не самое оцепенение, а инерцию покоя, обзавестись как можно большим количеством занятий и причуд, не заботясь, что вглубь бескачественного ноля им все равно не прорасти. Не надо было их туда и проращивать, – нулевое нутро очень непитательно для такой растительности, но ведь и камень способен обомшеть. Причуд я был искони лишен, но ведь я существовал ох, как долго, сколько вечностей пережил. Прежнее существование можно было раскрошить, и эти осколки завершенного дела сами по себе обернутся чудачеством. Мало ли чудаков ходит по здешним улочкам, – не отличишь, кто местный, а кто привозной. Среди них попадаются и мои собратья, все равно, прошлые или будущие.
После того как пресеклась быстрина, я лежал недвижим, надеясь лишь на бегущую стрелку, громоподобное биенье которой заглушило другие звуки, – да в них и нужда отпала. Было отчего-то тревожно, и так холодно даже под тремя хозяйкиными одеялами, что бил озноб и зубы стучали с влажным треском. Однако, я уже начинал ощущать нарастание