Он сделал ещё шаг. И тогда услышал плач.
Тонкий, почти кошачий. Но он знал этот звук. Он слышал его в ту ночь, стоя за дверью комнаты сына, сжимая в руке ключи и не решаясь войти.
– Папа?.. – голос, будто через воду.
– Папа, здесь темно…
Он закрыл глаза.
Нет. Не сейчас. Это не реально. Это всё в голове. Это…
Шаг.
Из стены выпала фотография. Бумага поседела от времени. На ней – он и Эллисон. И Джейк. Он – улыбается, но глаза пустые. Она – держит сына за плечи, будто прикрывает. А у Джейка… на лице нет ничего. Просто пустое пятно. Как будто время стерло его душу. Он сжал фотографию – и она задымилась у него в руках. Обожгла. Он отдёрнул ладонь – на коже отпечаталась улыбка. Чужая.
БАХ.
Раздался глухой удар. Как будто кто-то упал на чердак сверху. Потом – второй. И третий. Уже ближе. Потолок начал вздрагивать. Из трещин посыпалась пыль. И с каждой секундой удары становились не просто громче – они начали сдвигать комнату. Всё качнулось, словно старое судно в шторме. Тени на стенах начали ползти к нему. Они вытягивались, сплетались в лица. И все – его. Каждое лицо – он сам, в разные моменты. Пьяный. Злой. Брошенный. Один. И все хором прошептали:
– Открой.
Он повернулся к люку. Тот дышал. Реально дышал – металл то вздувался, то оседал, будто за ним была не пустота, а грудная клетка чудовища. Он потянулся к кольцу. Холод. Лёд. Позади – голос Эллисон:
– Если откроешь, ты уже не вернёшься…
Он закрыл глаза, и дёрнул. Люк с визгом распахнулся. Из-под него хлынул чёрный пар, густой и жирный, как сажа из костей. А под ним – лестница вниз. Каменная. Ведущая туда, где не было времени. Туда, где спрятано то, что нельзя простить. Он задержал дыхание, и начал спуск. Шаг за шагом. Каждая ступень будто создана из чего-то забытого. Камень – но не просто камень. Он шершав, как сухая кожа, впитывающая звук. Под ногами не эхо – а воспоминание о боли. Каждое касание – будто он ступал по чьим-то ошибкам.
Темнота сгущалась, но не потому что не было света. А потому что он перестал быть нужен. Всё вокруг – стало внутренним. Лестница уходила не вниз, а вглубь себя. Он провёл рукой по стене. Гладкая. Потом – шершавая. Потом – влажная, как будто плакала. Воздух тяжёлел. Становилось трудно дышать. Запах – не сырости. А чего-то старого, забытого. Запах мёртвого молока и гари. Как если бы здесь когда-то сгорел детский сон. Он услышал капли. Но не воды. Что-то гуще. Кап… кап… кап… И с каждым шагом звук приближался, но источник – был в нём. Капала вина. Его собственная. Сверху уже не было света. Только глухой, затаившийся мрак. Словно потолок, закрывшийся за ним, больше не пустит обратно. Словно выбора больше нет. На стенах начали появляться царапины. Слова, выбитые ногтями. Или когтями?
«Ты знал.»
«Ты выбрал.»
«Ты забыл.»
«Ты помнил, но молчал.»
Он знал, что это пишет не кто-то. Это он сам. Руками, которых не помнит. Во сне, который не закончится. Он остановился. Впереди – не ступень, а