– Теперь ты знаешь, – сказал голос, уже взрослый, тяжёлый. – Но выбор всё ещё за тобой.
Итан выдохнул. Долго. Медленно.
– Я не знаю, где правда.
– Тогда иди туда, где боль.
Итан закрыл глаза. Сделал шаг – и исчез за дверью. Он исчез за дверью – и на миг показалось, что исчезает всё: звук, свет, даже дыхание. Ни падения, ни приземления. Только ощущение, будто ты проснулся в чужом теле. И снова пол под ногами. Но не камень, не дерево. Ткань? Мягкая, как старая простыня, еле слышно пружинящая под тяжестью шагов. Свет – тусклый, теплый, как от ночника в детской. Потолок низкий. Стены с потертыми обоями в цветах, которые будто давно стерлись из памяти. Комната. Не новая, не старая. Не совсем реальная. Он сделал пару шагов вперёд – и замер. На стене – фотографии. Полароиды. Вкривь, вкось, прилепленные скотчем. Все – без рамок. Пожелтевшие. Он подошёл ближе. На одной – он с сыном, на берегу. Летний день. Он помнил, как Джейк тогда залез в воду в одежде и сказал:
«Я – кит!»
На другой – Эллисон. Улыбается. Та самая улыбка, которая в конце уже исчезла совсем. Он провёл пальцем по снимку. И вдруг – вместо бумаги под рукой оказалась кожа. Он вздрогнул. Фото дрогнуло. Мелькнуло движение. Улыбка на лице Эллисон стала чуть-чуть кривее. Глаза – глубже. И в комнате стало холоднее. Он отшатнулся. Фотография потемнела. В другом углу комнаты вспыхнул экран – старый, с мерцанием. На нём – запись. Домашнее видео. Он подошёл. Из динамиков – смех. Эллисон и Джейк, едва слышно. Он за кадром. Кричит:
«Повернитесь! Ну же, оба! Скажи что-нибудь, Джейк!»
– Папа, не пей, – сказал мальчик. – Я боюсь, когда ты громкий.
Запись замерла. Экран погас. Он закрыл глаза. Присел. Уперся локтями в колени. Дышал тяжело.
– Я был громкий, – прошептал он. – Слишком громкий.
И тут комната издала звук – щелчок. Как затвор камеры. За спиной – снова фотография. Но на этот раз – пустая. Только дверь. Та, через которую он вошёл. И на стене – надпись:
«Ты не сможешь уйти, пока не признаешься себе».
Он встал.
– Признаться в чём?
Тишина.
И вдруг – детский голос, тихий, как мысль:
– Что ты её не прощал.
Он застыл.
– Я?…
– Ты не прощал за то, что она видела тебя таким, каким ты себя ненавидел.
И снова тишина. Даже дыхание исчезло, будто комната забыла, как звучит жизнь. Он закрыл глаза.
– Я… пытался.
– Нет, – сказал голос. – Ты просто бежал.
Он сжал пальцы – до боли в костяшках.
И в этот момент всё дрогнуло. Как будто сама комната отозвалась. Стены зашевелились. Не метафора – буквально: обои начали пузыриться, как кожа под ожогом, медленно отслаиваясь, будто под ними что-то дышит. Он отступил на шаг. Ещё один. Свет задрожал. Мерцание стало учащаться, превращаясь в нервный тик ламп. Тени на стенах