Когда я вернулась к лагерю, уже начинала собираться стража – в глазах трещали бессонные сумерки, слова были тяжелы, голоса – ломки. Я прошла к Ратибору. Он стоял, опершись на копьё; лицо его под утренним небом казалось не по-юношески усталым.
– Здесь кто-то шутит с нами, – сказал он. – Честно, я бы обошёл Чернолесье стороной. Но нельзя. Люди твои ждут помощи и ответа.
– Не мои они, – фыркнула я устало. – Я для них – не женщина, а страх на двух ногах. Но идти надо.
Он рассмеялся коротко, как режут ветку.
– Странно. Тебя боятся – ты идёшь. Я бы на их месте повернул назад.
– Бежать – значит быть жертвой. А я слишком долго жила у самого болота, чтобы не знать цену страху.
В его взгляде что-то дрогнуло. Я поняла: он услышал меня не как ведьму, а как человека.
К отправлению мы были готовы уже без обычных суетных споров и ругани. Каждый шаг в глубь леса отрывал нас от островка света – деревня, лагерь, всё людское становилось зыбким сном, а задевающая за плечо тьма принимала всё больше языка и силы. Я шла рядом с Ратибором, он не выпускал меня из виду, будто помня ту ночную встречу.
Чем дальше мы уходили, тем тише становился лес – наступало то тревожное безмолвие, когда шепчет только внутренняя память, да хлопают крылья у самой макушки. Я прислушивалась к каждому шуму, но девочки не было. В голове у меня звучал её упрёк: «Покажу, чего боишься…» – и я знала, что обещание духа не исполнено до конца.
По дороге я смотрела на своих спутников – на тех, кто был рядом и кто всё ещё верил: можно вернуться такими, как прежде. Не скрою, я была иной – не жалкой тенью болота, а той, кто вступает на опасную тропу осознанно.
Ратибор изменился тоже: за упрямой уверенностью в нём дрожала свежая рана страха – страх потери, неведомый, доселе незнакомый молодой душе вельможи. В его шагах не стало той стальной самоуверенности, что была у ворот деревни – вместо этого появилась нравственная тяжесть и нечто почти человеческое, родственное.
К вечеру мы миновали старую развилку, где тропа раздваивалась, уводя одну часть дороги к реке, другую – к самому чреву Чернолесья. Я остановилась.
– Здесь, – сказала я, – граница.
– Как знал, – ответил Ратибор. – Ночевать будем тут?
– Надо. Кто спешит – того лес сжирает.
Мы развернули скудный ночлег – и только я осталась на минуту одна, чтобы вновь взглянуть в глубокую чащу. Там, меж ветвей, была моя тень, длинная, как сама ночь. Я поняла внезапно: все, что происходит, не только про исчезнувших детей, не только про древнее проклятие. Это испытание – для меня самой. Смогу ли я принять свою силу, не отречься от страха?
Серебряная луна откатилась за верхушки сосен, но я знала: