Все общались между собой, что-то обсуждали. Лу и София всплакнули, отчего Финн и Лия сразу же успокаивали их. А я стоял в стороне, будто бы всё то, что происходит сегодня меня не касается. Так и стоял с букетом красных роз, ожидая, когда начнется церемония погребения.
Когда началось «прощание», то все замирали около деревянного гроба на долю секунды, а после, отходили. Сначала София, потом Лу, далее Лия, Фин и Теодор, следом друзья с работы. И в конце, как будто я был брошенным ребёнком, подошёл я.
Я даже не знал, что нужно готовить. Язык прилип к небу, и я не смог произнести ни единого слова. Но мысленно я просил прощения у отца за то, что так мало провел времени с ним. Следом гроб понесли в печь, и началось сжигание. Сколько оно длилось, я не знал, потому что все начали расходиться.
Я замер у края печи, сжимая в руках последний букет красных роз, будто вырванных из грудины. Бросил его на черный металл, где уже гнили венки с фальшивыми соболезнованиями. Окно крематория, огромное и слепое, поглощало свет. В отражении мелькали силуэты чужих людей, но огня внутри не было – лишь пепельная тьма, в которой растворилось всё: его смех, наши рыбалки на рассвете, запах табака на старой куртке…
– Ганс?
Голос Марии-Луизы вонзился в спину лезвием. Я обернулся, ощущая, как ноги вязнут в смоле. Она стояла, прижимая к груди черную шаль – призрак в кружевах траура. Ее волосы рассыпались пеплом по плечам.
Мы похожи, подумал я.
– Ja? – хрипло выдохнул, нащупав и сжимая в кармане фотографию отца. Снимок был старый – до того, как они появились в нашем доме.
– Ты поедешь к нам… домой на поминки? – она сделала паузу перед словом «домой», будто пробуя его на язык. Я почувствовал, как сжимается желудок. За ее спиной София бросала косые взгляды, точно такие же, как Фин и Теодор. Они так и ждали, чтобы я ответил «нет».
– Я буду там лишним, – прошептал, но фраза сорвалась в кашель. Горло сдавило воспоминанием: дверной звонок в три ночи, чемодан на мокром асфальте, ее тень за шторой второго этажа.
Лу тогда не вышла.
Не попрощалась.
Она шагнула ближе, и запах ее духов – горький миндаль с ноткой ладана – смешался с запахом тления от печи. Ее пальцы вцепились в мою ладонь, холодные как ключи от склепа. Я автоматически сжал их, и вдруг – вспышка: мы дети, я тащу ее из пруда, она кашляет водой, цепляясь ногтями в мою рубашку. Тот же ледяной ужас в ладонях.
– Пожалуйста, – ее губы дрожали, будто она говорила сквозь стекло аквариума.
Обычно я бы огрызнулся. Развернулся бы к выходу и ушел молча.
Лу и я – как два кремня, высекающие огонь даже при мимолётном соприкосновении. Искра раздора вспыхивает между нами стремительнее, чем загораются звёзды в сумеречном небе. Её язвительные шутки о моей «идеальной» семье, моё раздражение от её вечного сарказма…
Но сегодня всё иначе. Смерть стёрла границы, оставив лишь зыбкий пепел между нами.
Сегодня я жаждал тишины – той густой, ватной тишины,