– Guroke, madu! – скомандовала она, и зверь метнулся в чащу.
Подойдя к краю опушки, Рика обернулась.
– Господин Агидаль? – окликнула она посыльного. Но тот продолжал стоять рядом с Тимом.
– Госпожа Рика, я понимаю, что моё решение может показаться странными, – начал Гиди, переминаясь с ноги на ногу. – Я не сомневаюсь, что настойчивость доведёт вас до пролива Монндоэ. Вас трое. Даже четверо.
– Я предполагала, что дома вы ожидаемы семьёй, – удивилась вожатая. Девушки подошли к ней и непонимающе стал смотреть, то на Гиди, то на свою Рику.
– Это так, – отвечал посыльный. – И мне приятно, что вы, нуониэлька, проявили озабоченность о моих домочадцах. Если вам доведётся попасть в Лойнорикалис раньше нашего, то будьте добры – сообщите моим о сегодняшнем дне. Скажите, что последний раз видели меня в добром здравии. Передавайте поклон и… И слава Триединству!
Агидаль замялся, махнул рукой и взвалил на плечи один из мешков с поклажей.
Рика задумалась, но после длительного молчания, чинно поклонилась Агидалю. Девушки на этот раз сделали то же самое, хоть по их лицам Тим смекнул, что они не понимают, зачем вожатая склонилась пред человеком. После этого, союзницы ушли в лес, а Тим с Гиди ещё долго стояли и слушали, как стихает шелест травы под женскими ногами.
– Это будет нелегко понять, – сказал Тим, когда в мире кроме них двоих не осталось никого.
– Легче некуда! – буркнул Гиди. – Идти с мужиком в неизвестность или тащиться с бабами домой! Тоже мне выбор!
– Согласен! – ответил Тим и, достав из кармана бутылочку, кинул её на могилку.
– Ах даже так?! – ухмыльнулся посыльный.
Тим повернулся к лесу, закрыл глаза и вдохнул полной грудью. Головокружительно и пьяно́ делалось в душе. Мир, уже проснувшийся в городах и сёлах, тут на берегу ещё спал. Морозный воздух проходил внутрь пульсирующего тела от мокрого кончика носа до пылающей груди, раздираемой дикостью древнего леса. Тим захотел побежать по клацкающей гальке, по лесной траве и даже по морю. Веточки его налились свинцовой тяжестью, будто сами себя пожелали вырвать; они толкали в виски, в затылок, в макушку, желая сталь длиннее, дотянуться до земли, пробить влажную почву, уйти к основам мира и раздробить их в пыль! Тим знал: если сейчас откроет глаза – взор его расправит крылья из воздуха, заплетённого в солнечные лучи, и вознесётся сквозь облачные пары́ до синего неба и сияния всех светил. И тогда его – маленького юношу с девичьим именем – разорвёт пополам. И не станет веры ни в какие чудеса людей. Не останется места во вселенной никакому Триединству света, жизни и силы, имя которой лишний раз не стоит произносить, а прибудет лишь неминуемая, неотвратимая, чудопламенная весна. Та самая, выбивающая из-под ног почву и уносящая вперёд к таким мирам, что неподвластны чёрным знакам, сплетённым в колдовство безропотного томления и сизой памяти.
– Ну как, – хлопнул