Но он не обиделся. Улыбнулся старшей сестре и лишь засмеялся в ответ на грубость Дэйкири:
– Копьецом-то не размахивай, упаси Анна, сама напорешься. Остыла бы, милая сестрёнка, а то не девушка, чисто зверь лесной.
Дэйкири не шевелилась, всё ещё направляя копьё на кузена.
– Хелла, увидимся, пора мне. – Эрхан, будто не замечая Дэйкири, поклонился её сестре и пошёл в направлении Меркитасихи.
Сёстры остались в тишине меж спящих в зимних одеялах елей.
– Какого беса здесь происходило, Хелла?! Это же наш брат! Ты с ним любезничала?
Хелла растерянно хлопала глазами, наматывая косу на палец.
– Вообще-то, не брат он нам, а только по отцу кузен, так что ничего зазорного. Статный да красивый. У нас в деревне, думаешь, такой большой выбор парней?
Дэйкири хмурилась, склонив голову и спрятав глаза под капюшон, а сестра всё распалялась:
– А ты что же? Зачем нагрубила ему? Хочешь женихов не только от себя отогнать, но и от меня?
Хелла, судя по всему, ослепла и оглохла, ведь это поганый Эрхан первый оскорбил копьё Дэйкири.
– Хелла, умом тронулась? На чьей ты стороне?
Но сестра не ответила, она топнула ногой так, что снег взлетел вихрем, сжала кулаки и, не оглядываясь, помчалась вслед за кузеном.
Дэйкири двинулась своей дорогой. В голове ещё звучали насмешливые слова Эрхана: «…упаси Анна, сама напорешься… А то не девушка, чисто зверь лесной».
«Девушка… тоже мне. И почему меня судят только по этому? А если я не хочу быть девушкой? И что значит – быть девушкой? Превращаться в дуру при встрече с самодовольным мальчишкой?».
Вспомнив то, как переменилось поведение Хеллы, Дэйкири разозлилась, закричала и с размаху врезала копьём по сугробу: «Нет уж! Спасибо. Лучше не буду девушкой! Если боги дозволят, я стану мужиком, когда вырасту!»
Эта мысль девочке так понравилась, что она остановилась и, счастливая от внезапного озарения, уставилась в небо.
– И из дома уйду, стану настоящим воином, – пьянея от своей наглости, прошептала она.
Алекс. Деревня Меркитасиха.
Слушая музыку, я смотрел в пространство, очерченное сводом норы. Музыка – всё, что у меня осталось. Я даже не представлял, насколько свободно было раньше: в другой жизни я мог выбирать, что съесть на завтрак, чем заняться и когда лечь спать. Невероятно, что у кого-то на Святой Земле всё ещё есть кровать и люди, с которыми можно поговорить.
Уже месяц, как Жива отобрала у меня всё.
Когда моё рабство кончится?
Никогда. Чуда не свершится. Мама не прилетит и не заберёт меня, она даже не знает, что я жив. Никто меня не спасёт. Но почему так горько отказываться от надежды? С болезненной обречённостью я осознавал, что никто, кроме меня самого, мне не поможет. Решение, наконец-то пробившееся через тусклые стены уныния, вплеснуло в мою кровь энергию. Я подскочил с места и принялся перебирать идеи: надо валить, иначе от таких условий скоро утоплюсь в выгребной