Меркитасиха всё ещё не вскрылась от ледяного забвения. Тишина. Дэйкири, разогретая гневом, сидела на мосточке для стирки и таращилась в никуда.
– Как меня угораздило родиться женщиной?
Величественные ели на том берегу молчали, как древние идолы, устремлённые к небу, которым не было дела до глупых переживаний маленькой девочки. Дэйкири отломила льдину, нависавшую на краю моста, размахнулась и с силой бросила её в середину реки, та едва слышно провалилась в снежную шубу, укрывавшую спящую воду.
Заскрипел снег. Кто-то спускался по нетоптаной тропе к мосточку, Дэйкири не обернулась – она узнала отяжелевшую походку. Мать прошла по мосту и накинула на девочку доху, встала рядом. Дэйкири обернулась и поглядела ей в лицо.
Они молчали. Ни та ни другая не признавали себя виновными в ссоре, не спешили оправдываться и, обнимаясь, плакать друг у друга на плече – в племени ийра́т было не принято делиться чувствами и обсуждать переживания.
Мать Эленхета постояла на мостике, так и не обронив ни слова, развернулась и направилась вверх в деревню, Дэйкири пропихнула руки в рукава и накинула капюшон. Тут же стало теплее. Посидела, обдумывая произошедшее, и снова обратилась к деревьям:
– Что ж, вернусь, домою стену.
Природа молчала, синие ели не собирались влиять на её решение.
– Ла-а-адно, так и быть, воду тоже поменяю.
Алекс. Деревня Меркитасиха.
Нас с Девочкой отправили стричь овец в одну из дальних комнат норы. Соплежуйка Лилёк пускала пузыри из слюней и, счастливая, намазывала бараний помёт на стенку деревянного загончика. Я вздохнул: не имело смысла что-то говорить этой дурочке, в её дырявой голове информация не зацеплялась ни на миг.
– Теперь оближи пальцы, Лилёк, – злобно сказала Девочка.
Я посмотрел на неё, приподняв брови, дикарка коварно улыбнулась и продолжила методично стричь барана.
Вечерело. В норе становилось сумрачно, и я вспомнил, что давно не посылал сигнал бедствия. Да зачем? Всё равно его никто не услышит.
– Что ты возишься с этой сопливой? К третьей весне её убьют и принесут в жертву богам.
Рука непроизвольно дёрнулась, и я выпустил шерсть.
– Это шутка?
– Конечно, нет.
– Что? Она же ничего вам не сделала!
– Ну, на праздник нам нужна чья-то кровь, так что… Может, хочешь сам стать жертвой вместо неё? – хмыкнула Девочка.
Я заткнулся и уставился в пол: дикари превзошли сами себя в культурном уровне. Принести разумное существо в жертву несуществующим богам! Впрочем, какая мне разница? Пусть делают, что хотят, лишь бы меня не трогали.
Я вернулся к мучению овечки: одной рукой ухватился за шерсть, второй попытался ровно срезать кудрявую шубу. Прерывать срезаемое полотно было нельзя, но, рука тряслась – пальцы затекли и стёрлись от тяжёлых ножниц. Овечка грустно поглядела мне в глаза. Я подумал о Лилёк: когда её будут убивать дикари,