– Вас же повесят! – взвизгнула она, подскочив с колен, пытаясь рассмотреть мой силуэт в темноте. Эти слова повторялись в её мыслях, как будто каждое слово кто-то отбивал молотком. Я видела своё бездыханное, болтающееся в петле тело её глазами.
Я присела на край койки. Моё сердце сжималось, выплёскивая жалость и сострадание, которое отравляло всё нутро. Но я молчала. Агата не могла видеть моё лицо из-за темноты. А плакала я беззвучно. У меня было много времени, чтобы научиться подавлять предательские слёзы, не впадая в истерики.
– Зои… – прошептала Агата в темноту. Её голос отдавался кротким эхом.
– Возвращайся к Герману, – тоже шёпотом ответила я, до боли прикусив нижнюю губу.
– Не оставляйте меня… – Агата давила на жалость. По живым ранам. Каждым словом, каждым воспоминанием, каждой мыслью, словно солью посыпала их.
Но я была холодна, как сталь, и неприступна, как Метеора1. Два месяца тренировок не прошли зря. Я поднялась, вытерла щёки и губы рукавом рубашки и медленно подошла к решётке, снова протягивая ей руку.
Она схватила её и посмотрела мне в глаза.
– Всё кончено, милая. Ты должна позаботиться о нём.
– Это всегда делали вы! – громче ответила Агата, больно сдавив мою ладонь. А потом тише добавила дрогнувшим голосом: – В-вы всегда заботились о нас…
Я стерпела боль: и моральную, и физическую. Эхо её голоса отдавалось в каменных стенах.
– Теперь это твоя обязанность, – лишь сказала я, выдернув свою руку. – Прощай.
– Зои?! – взволнованно позвала она, когда я снова исчезла в темноте.
– Прощай! – громко повторила я, вернувшись к койке, съёжилась в углу, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками.
Агата не уходила: я слышала её дыхание, всхлипы и мысли.
Как же больно, чёрт возьми! Агата страдает вместе со мной – искренне. Она сопереживает. Эмпатия другого человека – это роскошь. А я осознанно разбрасывалась ей: отталкивала и топтала.
На мгновение у меня проскользнула мысль о том, чтобы отступить. Просить милосердия Германа: упасть перед ним на колени и молить о той пощаде, которую Агата хотела выпросить для меня. Я могла бы это сделать – и Герман простил бы меня. Потому что его любовь ко мне безумна и сильна. Она делает его слабым и уязвимым. Даже несмотря на то, что я растоптала его гордость, он всё равно готов простить мне всё.
Но моя гордость и моральная сила подавляли во мне желание быть слабой женщиной. Я не могла и не хотела поддаться, сама наказывая себя за ошибку из прошлой жизни, которая стоила мне души сына…
Закрывая глаза, я грезила о времени внутри бездны, чтобы переосмыслить свою оплошность, а потом переродиться и всё исправить.
После замужества, вернее, после первой брачной ночи во мне открылся дар. Приобретённые способности были неправильными для реального мира. Они разрушали человеческое сознание, но были слишком сильными,