– Иди ты. Иди ты, – ласково отмахивался Грачик, не отрывая глаз от Анжелы, вступившей в волейбольное единоборство с одним из игравших.
– Иди ты, иди ты… – тавтологизировал Владимир то ли Виталию Сергеевичу, то ли самому себе, то ли вслед уходящей несбыточной мечте об обжигающих объятьях обворожительной цыганочки – сахалярочки.
– Серьёзно, оглянись. Эллэо твоё сюда летит. И как бы оно не стало каменным гостем.
– Иди ты, qvoqwe Брут! – снова отмахнулся тот. «Иди ты!» обычно в лексиконе Грайчихина означало нечто, соответствующее словам: «Говори, говори, я всё равно не верю, хотя всё может быть так, как ты говоришь. Но что мне в этом?»
Но сейчас, добавив слово Брут, Владимир, видимо, невольно осознал своё поражение.
– Эллочка, сударь, Эллочка-тарелочка, – играя словами, смеялся Виталий, добивавшийся, чтобы Грайчихин посмотрел туда, куда показывал он, – ЭНЛэо, как есть ЭнЛэ – ЭЛочка!
– А-а-а, это давно уже опознанный объект. Пора бы твоему ЭВМозгу зарубить тебе на носу, – расстроено бросил Грайчихин. – Прочитал, – передай другому какому-нибудь музыканту этот рассыхающийся бубен луны. Не хочешь ли ты поиграть с сиреноголосою Силеной? А я, я – в омут. Может быть, там русалочкой разживусь…
Грайчихин деланно рассмеялся, резко прыгнул в сторону и в несколько полузвериных прыжков достиг воды. Мощными мускулистыми ногами тренированного легионера взорвал её фонтанирующими клочьями брызг и провалился раскладистым торсом в мокрую податливую бездну. Он словно хотел пойти ко дну, ведь только там он мог погасить пламенеющий факел своей золотоволосой головы. Но через пару десятков метров он снова вынырнул из неё могучим фыркающим дельфином. Резко вырвавшись по пояс из воды, он взмахнул руками, как крыльями раненой птицы, но вновь утонул. И в следующих попытках Владимир всё также: то мощными взмахами рук-полукрыльев взлетал над водой, то погружался в пену и брызги с головой.
Так и плыл он полубогом-получеловеком, полурыбой-полуптицей легко и мощно в свинцовой зыби Лены.
И кто знает, может быть, он и был уже смертельно раненой птицей, уводящей притворной слабостью неудачу-хищника. Но от чего? От гнезда? Но гнезда не было. А он плыл и плыл, оставляя за собой след даже в бурлящей водоворотами воде. Изломанная на тысячи мятущихся полулинз дорожка рваной радугой сабли бежала за плывущим, не оставляя надежды на спасение. Это был именно тот случай, когда «каждый охотник, желая знать, где сидит фазан», мог с лёгкостью знать: Где? Только иди, точнее, плыви по акварельным мазкам, играющим на воде всеми красками закатного солнца, игриво бросающего на отрезвляющегося фазана – Грача прощальные взгляды из под лёгких облаков…
Оно уже не достигало темнеющего потока, свивающего в косы свет и тени. И казалось, что Владимир, мощно погружая своё тело в воду, хочет запутать и вот, вот запутает след. Но углами расплывавшиеся