– Ваш греческий не так уж плох, но латынь отвратительна.
– Зато математика превосходна. – Он потянулся к кофейнику и наполнил свою чашку до краев. – Кофе?
Эмили с подозрением посмотрела на черную жидкость.
– Разве только чуть-чуть.
Он наполнил вторую чашку и взял кувшинчик со сливками.
– Именно так я выигрываю в карты. С помощью математики. – Он постучал по виску чайной ложечкой. – Запоминаю, что уже вышло, просчитываю вероятности. Довольно просто, если уловишь суть.
– Но рискованно. Вы же не можете не понимать, что они считают, будто вы жульничаете. – Эмили добавила в чашку сливки и кусок сахара и неуверенно принюхалась. Пахло довольно неплохо. Такой житейский богатый запах.
– Ну давайте, пробуйте. Он не кусается. Если, конечно, вы не пьете его черным, как отец. Ох, вот это вещь! В особенности приятно, когда просыпаешься поздно.
Эмили сделала глоток и передернулась.
– Он пьет это черным? Вообще без ничего?
– Понимаете, он у нас из героев. Сделай или умри. Наверное, думает, что это его обесчестит – портить чистоту кофе или что-то в этом роде. Это что, лимонный кекс? – Фредди протянул тощую руку к подносу и схватил кусок.
– Тарелка и салфетка слева от вас, лорд Сильверстоун.
– О, точно. Он совсем неплохой, мой отец, – произнес Фредди довольно неразборчиво, жуя кекс, – но очень уж непреклонный. Возьмите, к примеру, его лицо.
Эмили промокнула губы, спохватилась и смачно вытерла их.
– А что его лицо?
– Ха-ха. До чего у вас превосходные манеры, Гримсби. То есть мистер Гримсби. – Он подмигнул. – Конечно же, я имею в виду эту его ужасную физиономию, при взгляде на которую детишки визжат от страха, а ангелы лишаются чувств. Вот уже двенадцать лет, с тех пор как он вернулся домой после того, как, черт его знает, в каком приключении ему покалечило лицо, а заодно он лишился и руки, отец не покидает Йоркшир, не принимает гостей и вообще не посещает светских мероприятий. И знаете почему?
– Это совершенно не мое дело, ваша милость, – ответила Эмили, навострив уши.
– Конечно, не ваше, но бьюсь об заклад, вы умираете, хотите узнать, разве нет? Можно подумать, что это гордость – раньше я и сам так думал, и, должен признаться, частично так оно и есть. Но время шло, и я начал мудреть, – тут Фредди пожал плечами, как умудренный жизнью шестнадцатилетний юнец, – и начал понимать, что это самое обыкновенное тупоголовое упрямство. Для начала он перестал выезжать и, клянусь Богом, даже и не собирался менять решение. А потом удрала моя мать…
– Лорд Сильверстоун, право же. Вряд ли следует рассказывать подобное постороннему человеку. – Эмили решилась сделать еще глоток кофе. Как странно, у нее вдруг закружилась голова.
– Чепуха. Кто-нибудь все равно должен вам рассказать, чтобы вы не попали впросак с неуместными замечаниями. Никто не любит попадать впросак, мистер Гримсби. – Фредди ухмыльнулся. – Мне тогда было всего четыре года, так что я почти ничего не помню, только то, что она была необыкновенной красавицей. А может, я и этого